Бабье лето
Наверное, со стороны я выгляжу смешно: густая белая шерсть и черные уши торчком, еще и сижу на краю утеса в древней, как сама Япония, позе «сэйдза». Мои руки перебирают четки — единственный зримый результат освоения Солнечной системы.
Косые лучи поднимающегося над горизонтом светила озаряют скалу, вызвав к жизни причудливую игру светотени. В какой-то момент тени складываются в гигантскую фигуру странника с посохом в руках, и я понимаю, что должен делать.
— К вам посетитель.
Я попытался опустить ноги, но нарвался на окрик.
— Нет-нет, лежите. Вам еще нельзя вставать.
Строгая медсестра, тщательно охранявшая мой покой последние три дня, поправила брошенные на тумбочку четки и переставила кресло поближе к кровати.
Сейчас все и начнется, подумал я, укладываясь обратно.
Я понимал, что после аварии мне придется долго объясняться в различных инстанциях, но мой непосредственный начальник — директор Международного космического агентства — твердо обещал, что в больнице меня беспокоить не будут. «Потом, все потом, а пока поправляйся, — сказал он, навестив меня в первый день. — Твои показания подождут, никакой срочности». Значит, не подождали. Журналистов ко мне не пускали, родных у меня не было, друзья и коллеги вряд ли могли прорвать больничный кордон, так что кроме следователя я никого не ждал.
Дверь открылась, и в наспех накинутом поверх костюма больничном халате показался...
Этого человека я никак не ожидал увидеть. Что делать Айзеку Линчу — миллиардеру и главному энтузиасту дальней космонавтики — в палате проштрафившегося капитана обычного лунного транспортника?
Вошедший выглядел усталым, его знаменитая улыбка осталась где-то далеко, по ту сторону экрана.
— Здравствуйте! — произнес гость, протягивая руку для приветствия. — Как самочувствие?
— Спасибо, хорошо, — соврал я. Ничего хорошего в сломанных ребрах не было.
— Я вижу, вы совсем не удивились моему визиту, — усмехнулся посетитель. — Неужели вам даже не интересно, зачем я здесь?
Моя холодновато-невозмутимая внешность часто вводила окружающих в заблуждение. И не только женщин. Этнические японцы редко обладают подвижными лицами, а знакомые с жесткой дисциплиной вроде меня — тем более, но не объяснять же это каждому. Поэтому я просто сказал:
— Я вас слушаю.
Линч уселся в кресло, заложив ногу на ногу. Халат сполз и теперь некрасиво висел на одном плече.
— Я ознакомился с подробностями происшествия, — сообщил он. — Столкновение с потерявшим управление автоматическим шаттлом, отказ оборудования на вашем корабле, разгерметизация — досталось вам изрядно. Но вы отлично проявили себя в сложной обстановке.
Он замолчал, уставившись на меня с нескрываемым интересом.
Отлично?! — хотелось крикнуть мне. Да меня за это «отлично» отстранили от полетов! А через пару дней начнут прессовать по полной. И еще неизвестно, чем закончится следствие. Наверху вполне могут решить, что я действовал не лучшим образом.
Линч переменил ногу, а вместе с позой резко изменил тему:
— Что вы думаете о проекте «Странник»?
Первой моей мыслью было ответить: ничего не думаю. Что может думать капитан обычного транспортника тридцати с хвостиком лет, да еще и находящийся под следствием, о самом грандиозном проекте человечества? Наверное, лицо все-таки выдало меня, потому что гость откинулся на спинку кресла и удовлетворенно улыбнулся.
Я появился на свет в хорошее время — после некоторого затишья космонавтика переживала настоящее возрождение сродни эпохе Гагарина. Солнечная система обживалась. На Марсе и Луне исправно несли службу исследовательские станции. Автоматы сновали в поясе астероидов как вагонетки в обычном карьере. Первопроходцы добрались до лун Юпитера и стремились к Сатурну. Человечество чувствовало себя в Солнечной системе как дома и желало посмотреть, что там, за дверью. Люди мечтали вырваться в настоящий космос, к звездам. В это суетное, но очень интересное время и родились мы — я, Нагао Тору, и проект «Странник» — полет к Альфе Центавра, ближайшей к Солнцу звездной системе. Да, именно в год моего рождения в поясе астероидов была обнаружена ледяная глыба с аномально высоким содержанием дейтерия. Ей даже не стали присваивать номер, ее судьба определилась сразу. Ну а меня родители назвали Тору, что по-японски означает странник. Совпадение, наверное. Впрочем, сейчас я так не думаю.
Идея использовать астероид в качестве космического корабля для межзвездных полетов не нова — еще в самом начале двадцать первого века разрабатывался подобный проект под названием RAMA, правда, лишь теоретически. По-настоящему это стало осуществимо лишь после появления термоядерных двигателей и технологии гибернации.
Пока я писался в пеленки, к астероиду устремились автоматы и грузовые корабли. Я пошел в школу, а во льду монтировали двигатели и устанавливали щиты. Когда я потел на экзаменах, генераторы дали первую плазму и «Странник» — теперь уже «Странник» — начал самостоятельный разгон к Солнцу, чтобы развернуться вокруг светила и выйти на траекторию. Через сорок лет он совершит точно такой же гравитационный маневр вокруг Альфы Центавра и ляжет на обратный курс.
Конечно, в мечтах я часто видел себя на борту звездолета. И в то же время всегда понимал, что это невозможно.
— Завтра объявят, что я назначен руководителем проекта «Странник» на Земле, — сказал Линч, исподтишка наблюдая за мной. — В этот же день я должен назвать имя капитана. Я хочу назвать ваше. Что скажете?
Я был растерян. Почему я, когда вокруг столько опытных астронавтов?
— У вас отличный послужной список, вас уважают коллеги, вы умеете действовать в экстремальных ситуациях, — произнес гость, словно уловив мои сомнения.
— А если я не справлюсь? — вырвалось у меня.
— Справитесь. Кроме того, вы фотогеничны, недавнее происшествие сделает из вас героя. В вашу пользу говорят ваше имя, перекликающееся с названием звездолета, и древняя фамилия. Преемственность поколений — журналисты будут в восторге.
Линч ободряюще похлопал меня по плечу, поднимаясь.
— Я вас не тороплю, — сказал он на прощание, — но ваше согласие мне нужно до вечера.
Я ошеломленно уставился на официальное приглашение с логотипом экспедиции — фигуркой путника с посохом в руках, оставленное Линчем на тумбочке. Прямо под моими четками. А затем почувствовал, как моя физиономия расплывается в улыбке.
Я пребывал в эйфории. Настолько, что подмахнул контракт не читая. Впрочем, я подписал бы его в любом случае. Эйфория не прошла ни через пару дней, когда на больничном крыльце я давал свое первое интервью в качестве капитана «Странника», ни через пару месяцев, когда я просматривал кандидатов в команду. В отборе экипажа решающее слово оставалось за мной — это было мое единственное, но непреклонное условие.
На Хельгу и Богдана я сразу обратил внимание. По забавному стечению обстоятельств они проходили «смотрины» в один день.
— Какие личные просьбы капитана вы готовы выполнить?
Это Морис, психолог, «специалист» по каверзным вопросам. Важно развалился в кресле, чувствуя себя главным. А иначе с чего бы ему залихватски мне подмигивать, готовя конкурсантке подвох? Впрочем, не на ту нарвался. Хельга, высокая флегматичная блондинка из «Европейского космического отряда», спокойно глядела на него.
— Любые, — невозмутимо ответила она.
— Что значит «любые»? Допустим, к примеру...
— Любые — это любые. Протокол сто четыре, закрытая часть.
Мало кто дочитывает разъяснения к служебным обязанностям до конца, Хельга вот дочитала, еще и не поленилась заглянуть в закрытую часть. А потом простыми словами объяснила Морису ее смысл: капитан имеет право отдать подчиненному любой приказ, если это необходимо для выживания экспедиции или иных высших целей. Каких именно? Спросите капитана.
— А если приказа не будет, но ситуация потребует немедленного решения? Чем вы будете руководствоваться в этом случае?
Теперь взгляд девушки стал слегка насмешливым.
— Кодексом Бусидо, — прозвучал ответ.
Я не понял, шутила она или говорила серьезно. Морис тоже. Смешавшись, он уткнулся в экран своего планшета.
— У меня больше нет вопросов, — наконец буркнул психолог. — Коллеги?
Члены комиссии дружно молчали. Впрочем, они находились здесь только для вида — кандидаты уже прошли все мыслимые и немыслимые тесты и согласования, решение оставалось только за мной. У меня тоже не было вопросов к Хельге, я уже знал, кто станет одним из двух пилотов на корабле.
Плечистый, круглолицый Богдан из «Роскосмоса» оказался на полголовы выше Хельги. Если бы темно-русые волосы не были коротко подстрижены, то наверняка торчали бы во все стороны. В серых глазах плясали дружелюбные чертики.
— На что вы готовы пойти ради участия в экспедиции?
Морис немного оправился от шока и вновь пошел на приступ. Богдан картинно задумался.
— Ну... Готов отдать свой компот. С полдника.
— Отлично. То есть я могу претендовать на ваш компот? Это радует.
Богдан с сомнением уставился на щекастую физиономию психолога.
— Вы — вряд ли. Но если кому-то будет нужнее, чем мне, — отдам.
— Компот?
— Все, что надо.
— Даже так?
Морис самодовольно поглядывал на Богдана, а тот, вдруг став серьезным, твердо произнес:
— Именно так. Потому что по-другому никак нельзя.
Вот я и определился со вторым пилотом. Хельга и Богдан отлично дополняли друг друга. Я был доволен. И, похоже, не только я.
— Поздравляю, Тору, отличный выбор, — прозвучал за моей спиной голос Линча. — Вместе они прекрасно смотрятся. Телевизионщики будут довольны.
Известие о том, что в полутора световых годах от Альфы Центавра обнаружена планета с кислородной атмосферой, застало нас на подлете к цели. А вместе с общей информацией пришло и личное послание для меня. Руководитель проекта, выглядевший на видеозаписи глубоким стариком, вздохнул:
— Я не могу давить на тебя, ты должен сам сделать выбор. Тем более что с планетой далеко не все ясно. Я надеюсь на твою мудрость.
Трясущейся рукой Линч пригладил остатки волос, морщинистое лицо перекосила кривоватая гримаса. От былой ослепительной улыбки не осталось и следа.
На Земле прошло чуть меньше сорока лет, но биологические часы для каждого человека на борту тикали по-своему, в зависимости от проведенного времени в гибернации. Спросите меня, сколько мне сейчас, я ведь и не отвечу.
Я понимал, что означало «найден свободный кислород» — на планете наверняка есть жизнь. А еще я понимал: если мы изменим траекторию во время гравитационного маневра и вместо того чтобы повернуть к Земле, отправимся к новой цели, то домой вряд ли вернемся — тела астероида хватит только на один разгон и торможение. Был бы прямой приказ, я бы подчинился любому выбору Земли. Но Земле было все равно.
Экипаж явился в кают-компанию по первому зову, ученых пришлось собирать по всему кораблю. С головой погруженные в исследования — планеты системы уже хорошо просматривались в телескоп «Странника» — они с неохотой оторвались от приборов. Хотя всем уже было понятно, что в системе Альфы Центавра жизни нет, энтузиазм только разгорался.
Я коротко обрисовал ситуацию. Сначала все потрясенно молчали, а потом их прорвало.
— Что тут обсуждать! Мы не можем пройти мимо планеты, на которой есть жизнь!
— Обсудить стоит хотя бы то, что в этом случае мы не сможем вернуться на Землю.
— Если первая межзвездная экспедиция окажется провальной, Земля не скоро решится на вторую.
— Погодите... Но если нам не хватит рабочего тела для возвращения на Землю, то мы погибнем?
— Да мы уже погибли, когда отправились в этот полет! Не о себе сейчас нужно думать, а о науке!
Мнения разделились. Многие горели желанием лететь на планету, но и тех, которые хотели вернуться домой, тоже хватало. Спор продолжался долго, я не вмешивался. Прикрыв глаза, я молча перебирал четки, давая выговориться каждому.
— А что думают на Земле? Прямого приказа нет, но ведь мнение-то у них есть? Что для Земли важнее — исследование новой планеты и почти гарантированное невозвращение «Странника» или все-таки главное — вернуться на Землю?
Это биолог экспедиции, наиболее рассудительная из ученых. И основная противница возвращения. Смотрит на меня огромными вопрошающими глазищами и ждет ответа. А вместе с ней ждут ответа еще с десяток пар глаз.
— Земле на нас плевать! Как вы не понимаете!
Это уже планетолог. Истерик, хоть и хороший специалист. Впрочем, в какой-то мере я был с ним согласен.
Я давно снял розовые очки, с которыми пришел в этот проект. Давно осталось позади удивление, когда я понял, что от нас ждут вовсе не научных открытий — информацию могли доставить и автоматы. Земля хотела получить красивую картинку — запоминающиеся виды космоса и мужественных звездолетчиков, самоотверженно преодолевающих трудности. А еще ей хотелось крикнуть «Мы сделали это!». Научные данные — это хорошо, но не главное, сказали мне, главное — картинка. И побольше эмоций, чтобы не было скучно. На Земле хотели смотреть шоу и гордиться собой.
Поначалу я чувствовал себя почти обманутым, но спустя годы начал понимать руководство.
Интерес к космосу, точнее, к человеку в космосе идет волнами — бурный всплеск и затем медленное затухание. Запуск первого спутника, полет Гагарина, высадка на Луну — сейчас трудно поверить, но эти неоспоримые по значимости события уложились всего в двенадцать лет. Затем — постепенная потеря интереса, космос стал привычным и обыденным. Такой же всплеск пришелся на мое детство и подготовку экспедиции. Полет «Странника» через Солнечную систему оказался последними годами внимания, бабьим летом космонавтики, за которым последовало долгое охлаждение. Чем дальше мы удалялись от Солнца, тем меньше о нас помнили. Но лучше уж шоу, чем забвение. Тем более, что второго шоу не будет — слишком долго, дорого и малоинтересно для публики гнать к звездам второй астероид. Да и найдется ли такой? И найдется ли второй Линч — мечтатель-одиночка, из тех, на которых держатся все безумные начинания?
Затем все стало еще хуже. Долгосрочные научные программы сворачивались, общество переключилось на более близкие и прагматичные цели. Солнечная система превратилась в карьер для добычи полезных ископаемых, дальняя космонавтика оказалась забыта. Вместе с ней забыли и нас. Да и кто, в конце концов, сможет смотреть одно и то же шоу сорок лет? Именно поэтому я был твердо уверен: никакой второй экспедиции в обозримом будущем не будет.
А планетолог не успокаивался:
— Там ничего нет! Мы погибнем просто так, ни за что, даже не во имя науки! В этой системе нет подобной планеты. Не верите? Посмотрите наши каталоги! Просто кто-то на Земле очень не хочет, чтобы мы вернулись!
Вот они и добрались до странности, о которой говорил Линч: эта планета появилась в звездной системе словно из ниоткуда, будто некто до поры до времени прятал ее от нас, а затем, в нужный момент, словно фокусник, достал из рукава.
— Ф-ф, — фыркнул Богдан. — Что за глупые теории заговоров?
— Действительно странно, — пробормотал астрофизик. В руках он держал рабочий планшет. — Эта звездная система считалась хорошо изученной. Звезда класса G чуть меньше нашего Солнца, два газовых гиганта и все. А теперь вдруг появилась еще и третья планета.
— Может, не заметили? — подала голос биолог. — Усовершенствовалась техника, провели новые, более тщательные наблюдения. Бывает же такое?
— Бывает же такое, — передразнил ее планетолог. — Антинаучная чушь!
— Альбедо планеты могло увеличиться рывком? — поинтересовалась Хельга.
Планетолог задумался.
— Теоретически могло, — нехотя признал он. — Но до сих пор такого не случалось. Такие изменения встречаются раз в миллион лет. А чтобы вот так, фактически у нас на глазах...
— Но ведь шанс есть? — настаивала девушка.
— Мизерный. Ничтожный.
— Если существует вероятность найти жизнь, пусть и мизерная, мы не можем ей пренебречь. Вы полетели за научными открытиями и исследованиями, так исследуйте!
— Ну, вы даете! — удивленно пробормотал Богдан, глядя на ученых. — Светила науки, первопроходцы космоса, мать вашу! Вам дается шанс открыть новую жизнь... Новую! Жизнь! О чем тут спорить?
«Вторая Земля или даже лучше», — заявил Богдан, взглянув в телескоп.
Из космоса планета действительно выглядела похожей на Землю — тот же голубой шар с белыми шапками полюсов и кружевом циклонов.
Пилот не ошибся. Уже первые изображения, присланные зондом, превзошли все наши ожидания. Природные ландшафты завораживали: берег океана с золотистым песком, белоснежные террасы с травертинами — небольшими природными бассейнами, останцы, напоминающие развалины сказочного замка. Но больше всего меня потрясли «ребра планеты». Так пилоты назвали плато с одиночными вулканическими образованиями в форме высоких колонн, прогнувшихся под своим весом. Казалось, что зонд пролетал внутри грудной клетки гигантского скелета.
Построек и иных следов разумной деятельности мы не заметили. Поначалу все испытали разочарование, но затем буйство растительного и животного мира захватило ученых, и они с головой ушли в работу. Даже мне, человеку сдержанному и далекому от науки, и то было любопытно, какие формы приняла жизнь на этой планете. Словно нетерпеливый пацан, я хватался за каждую новую порцию видео, присланную зондом.
Моими любимцами стали медвежата — симпатичные животные с белым пушистым мехом и черными ушами, отдаленно напоминающие земных панд. И, как выяснилось, не только моими. Скоро вся кают-компания оказалась увешена фотографиями этих забавных увальней.
Ученые отчаянно торопили меня с высадкой — времени на исследования оставалось совсем ничего. А осмотреть и изучить хотелось многое. Место для лагеря выбирали недолго — все были за то, чтобы обосноваться поблизости от медвежат. А чтобы не выделяться и не напугать животных, покрыли поверхность скафандров белой шерстью и сверху приделали черные ушки. Впрочем, обитатели планеты нас совсем не боялись, они спокойно реагировали на чужаков, чем заслужили еще больше симпатий.
О том, что случилось нечто плохое, я понял сразу. По вытянутым лицам и гнетущему молчанию.
— В чем дело?
— Климат меняется. И что хуже всего, меняется резко. Даже ближайшая зима будет очень суровой, — нехотя ответил планетолог.
Он был смущен, словно чувствовал себя виноватым в грядущих неприятностях.
— Уверен?
— К сожалению. Увеличение альбедо планеты мы заметили давно, а сейчас знаем точно — это не колебания, планета замерзает.
Замерзает... Я понимал, что это значит. Выпадает снег — увеличивается отражение — уменьшается тепло, которое получает планета. И снега выпадает еще больше. И так по нарастающей, все быстрее и быстрее, пока вся поверхность не покроется льдом. На тысячи лет.
— То есть, жизнь здесь обречена?
— Нет, в «снежный ком» планета не превратится. Останется почти тысячекилометровая полоса по экватору, да и океаны не замерзнут. Будет тепло около вулканической гряды на западном побережье. Но большая часть флоры и фауны, конечно, погибнет.
— Мишек жалко, боюсь, не выживут, — биолог прикусила губу, чтобы не заплакать.
— А остальных?
— Остальных тоже, но...
К этому моменту многие из нас уже относились к медвежатам так, как хозяин относится к своей кошке или своему псу.
— Мы можем что-то сделать?
— Что? — в сердцах выкрикнула женщина. — Приказать светилу увеличить мощность? Или массово переселять фауну в приэкваториальные области? Что можно сделать за месяц или около того?
— Эх, была бы у нас хоть пара лет! — поддержал ее планетолог. – А так...
Он покачал головой и безнадежно махнул рукой.
Однажды, когда ранним утром выпал первый снег, перемену погоды заметили и сами медвежата. Эти глупыши застыли на месте, заворожено глядя на небо. Они подставляли лапы, ловя падающие снежинки, с любопытством пробовали иней на язык. Но потом потеплело, снег растаял, и мишки занялись обычными делами — обрывали плоды с деревьев и играли на песке. Почему-то та скорость, с которой они вернулись к своей обычной жизни, стала для всех последней каплей.
— Бедняги, они ведь ни о чем не подозревают, — всхлипывала биолог.
Остальные ученые предпочитали отмалчиваться, избегая больной темы, лишь планетолог однажды пробормотал:
— Лучше бы мы сюда не прилетали.
Из-за тягостной атмосферы я упустил Хельгу. А с девушкой явно творилось неладное: она выглядела уставшей и работала за двоих.
— Почему ты на шаттле? Разве сейчас твоя смена? — спросил я ее.
— Богдан занят, а мне совсем не трудно, — уклончиво ответила она.
Но я же видел, что Хельга совсем измотана.
Богдана можно было вызвать по рации, но мне стало интересно, что за важные дела заставляют его отлынивать от работы, и я отправился на поиски.
Пилот нашелся на берегу. Вместе с парой медвежат он стоял по пояс в прибое. Я уже набрал воздух, чтобы крикнуть, но Богдан и так направился ко мне. В руке он держал палку с заостренным концом
— Чем ты занимаешься в рабочее время? — не выдержал я. — Дрессурой? В цирке собрался выступать?
— Учу мишек пользоваться гарпуном.
— И как, успешно?
— Вполне. Они гораздо умнее, чем мы думали.
— Они, может, и умнее, а ты балбес. Девка за двоих вкалывает. Не стыдно?
— Да, конечно. Бегу.
Богдан торопливо ушел, а я остался наблюдать за животными, которые уже довольно ловко орудовали гарпунами. А еще мне показалось...
— Осмысленная речь? — нахмурилась биолог, когда я рассказал о своих подозрениях. И категорически покачала головой: — Не может быть! Вы выдаете желаемое за действительное. Они животные, хотя и довольно развитые и очень милые.
Следующие дни выдались поспокойнее, и уже оба пилота возились с медвежатами.
— Не привязывайся к ним, — сказал я вечером Богдану. — Мы скоро отсюда улетим.
«Странник» уже обогнул звезду и выходил на возвратную траекторию к Земле.
— Я не привязываюсь, — насупился пилот. — Мы просто хотим дать мишкам шанс.
— Мы занимаемся с ними только в свободное время, — добавила Хельга. — Не в ущерб работе.
Да при чем тут работа! — хотелось крикнуть мне, но я промолчал.
Больше я не вмешивался. Лишь изредка, забравшись на утес, я наблюдал за пилотами, а те учили животных строить лодки и разжигать костер. Конечно, можно было приказать пилотам все прекратить, но, думаю, они бы не подчинились. По крайней мере, один из них.
А еще через несколько дней Богдан меня огорошил.
— Я остаюсь, — сказал он.
— Это безумие!
— Со мной у них будет шанс.
— Какой, к дьяволу, шанс? Ты погибнешь!
— Я могу погибнуть где угодно, даже на «Страннике». Здесь я нужнее, на корабле вы справитесь и без меня. Иначе зачем все это?
В его голосе чувствовалась неподдельная грусть, но в то же время он был уверен в своей правоте. Вечером я увидел потерянную и заплаканную Хельгу.
Провалявшись без сна до рассвета, я пробормотал «тикусёмо»1, надел скафандр и отправился на скалу. Впервые за время экспедиции, я не знал, что делать.
Наверное, со стороны я выгляжу смешно: густая белая шерсть и черные уши торчком, еще и сижу на утесе в древней, как сама Япония, позе «сэйдза». Мои руки перебирают четки — единственный зримый результат освоения Солнечной системы. Серый диорит с Меркурия, базальт с Венеры, красноватый гематит с Марса, обсидиан с Каллисто... Во времена космического бума такие четки были у каждого землянина, более популярного сувенира просто не существовало. Интересно, они еще остались на Земле? Или мои последние?
В начинающем светлеть небе виднеется тусклая звездочка — это «Странник», корабль, который привел нас сюда, на пока еще безымянную планету. Мы так и не дали ей имя. Потому что дать имя планете — огромная ответственность, возможность повлиять на ее судьбу. Сейчас я уже ничему не удивляюсь. Сейчас мне кажется, если бы наш звездолет назывался иначе, то по-другому сложилась бы и наша миссия. Иначе могла пройти и моя жизнь, но имя определило ее, мне оставалось лишь следовать за судьбой.
Поднявшееся из-за горизонта светило нагрело камень, на котором я сидел. Последние теплые дни, бабье лето. Я снял перчатку и провел рукой по шершавой поверхности. Как же давно мне хотелось сделать это!
Косые утренние лучи осветили скалы. Причудливая игра светотени оформилась в гигантскую фигуру путника с посохом в руках — символ нашей экспедиции. Что это — мое разыгравшееся воображение или некто, позвавший нас сюда, оставил нам знак?
Внезапно я понял — случайностей не бывает. Все мироздание сплетено в единый клубок причинно-следственных связей, все события предопределены и закономерны, в том числе и наше появление здесь, на этой планете. Просто пришел наш черед отдавать долги. Может, легенды, рассказывающие о том, как с неба на Землю спустились боги и научили людей ремеслам, не такая уж выдумка? Ведь и мы когда-то проходили через «бутылочное горлышко». Теперь настало наше время спасать и учить других. И если сейчас мы откажемся от предложенной роли, то эти другие погибнут. Как в свое время могли погибнуть мы.
Мы не можем спасти всех, только один вид. Тот, который избрали, даже не зная об этом. Возможно, мы не правы, предпочтя мишек другим, но мы выбирали сердцем. Следом за этой мыслью приходит другая: а как выбирали нас? Кто и почему посчитал тогда еще не-человечество достойным спасения? За какие заслуги? Или мы, как и мишки, просто кому-то показались милыми и симпатичными?
Я поднялся на ноги и начал неторопливо спускаться с обрыва. Впереди непростое решение, но другого я не видел.
Хельгу я нашел в лагере.
— Однажды ты сказала, что выполнишь любую мою просьбу. Вот она: останься с Богданом.
— А как же «Странник»?
— Мы справимся.
Замешательство на лице Хельги сменилось улыбкой. Она чмокнула меня в щеку и бросилась на берег.
Ну вот, самая трудная часть позади. Разговор, к которому я так долго готовился, уместился в пару фраз. Осталось объясниться с учеными и экипажем. Пусть каждый решает, как ему быть дальше, — оставаться на планете или странствовать дальше, в надежде когда-либо вернуться домой. У меня подобного выбора нет — нам со «Странником» пора отправляться в обратный путь — тысячелетний дрейф в сторону Земли. Я очень надеюсь добраться до нее, хотя шансов почти нет. А еще я надеюсь, что там меня встретит лето. Не бабье, настоящее.
Я наклонился и подобрал синий камешек с белыми прожилками — мои четки ждет пополнение.
Прозрачный кварц с Земли, зеленоватый оливин с Луны, синий лазурит с...