В космосе нет дождя
“In return for the powers of adulthood, one surrenders the comforts of infancy”.
exurb1a
Сцена 1. В Космосе нет дождя.
- С этого момента Земли не существует.
Такими словами меня встретил капитан экспедиции «Марс-2».
Вспоминая все то, что случилось до и после этого приветствия, я осознаю, насколько это всё было грустно и неправильно. Мне никогда не хотелось быть главной героиней истории, в которой всё так или иначе идет наперекосяк. Но жизнь распорядилась по-другому. Судьба, а я верю в то, что она есть, столкнула меня с Эммой Новак. Моей первой и единственной подругой, дружба с которой зародилась на почве общей мечты — стать астронавтами.
Самое странное, что когда всё закончилось, я была в ступоре — и в чем был смысл нашей встречи? Только спустя время, я медленно, но верно, сумела сделать первые, неуверенные шаги — дальше и дальше, с мыслью о том, что все было не напрасно.
Наша первая неосознанная встреча с Эммой случилась на запуске корабля экспедиции «Марс-1».
В какой-то момент человечество осознало, что колонизация Красной планеты вполне осуществима. И, сквозь долгие годы тяжелой работы и борьбы, наступил 2042, год, когда мир увидел ракету, которой предстояло вершить историю наравне с людьми. Серебряный гигант, дарящий надежду на светлое будущее.
Мой отец был частью команды по воплощению человеческой мечты. Долгими ночами корпел над чертежами, сажая своё зрение; в те годы я часто сидела рядом с ним, завороженная его упорством. Иногда он просил приготовить чай, который потом оставался совсем не удел – по утрам я видела, как плескается в нетронутой кружке муха.
В день запуска мама осталась дома. Кажется, они тогда сильно повздорили. Подходя к смотровой площадке, отец то и дело останавливался рядом с людьми в строгих костюмах: здоровался, хлопал их по плечам, перешучивался. Верил.
Но вот только весь экипаж «Марса-1» погиб. Не успев вылететь за пределы стратосферы, ракета взорвалась. Сидя на папиных плечах, весело размахивая флажком с рисунком Марса, моему детскому взгляду предстало багряное небо. Помню, в тот короткий миг взрыва, земля содрогнулась, и флажок выпал из моих рук. Один общий вздох толпы прервался отчаянным криком. Женщина, видимо родственница одного из членов экипажа, рухнула на колени. Началась паника. В это же время, ошеломленная красотой красного в облаках, маленькая Ребекка решила стать астронавтом.
Беззвучный вопль отца прошёл мимо меня. Сняв меня с плеч, он запрокинул голову, его руки крепко вцепились в собственные волосы — в нём было что-то от древнегреческой трагедии, но я видела только красоту ничем не разбавленного красного в прежде совсем голубом небе. Оглядывая толпу вокруг, я уловила взгляд ясных зелёных глаз. Девчонка. Она, так же как и я стояла спокойно, всем видом выказывая ̈свое отличие от толпы растерянных, испуганных людей.
- Привет, - кажется, звук застрял где-то в моих лёгких, но я отчетливо помню ее ответ-кивок.
Переглядываясь с минуту, я заметила, как её с силой одергивают за руку — женщина спешно уводила девчонку с места одной из величайших трагедий 21-го века. В моём детском сознании отложилась очень четкая мысль — мы обязательно встретимся ещё раз.
В тот день, мечта человечества, казалось, умерла. Моя же только появилась на свет. Это было красивое предупреждение, на которое я, почему-то, совсем не стала обращать никакого внимания.
- Отцу дали второй шанс! - мамино довольное лицо и недовольная гримаска брата в контрасте.
Заливая хлопья молоком, я, как могла, сдерживала улыбку. Этот внезапный прилив счастья, облегчение – эмоции отдавались бешеным стуком сердца. Дело в том, что тогда депрессия отца, со множеством таблеток и мигренями, только-только сошла на нет. А моя заветная мечта о космосе маячила где-то далеко, мне не хотелось тревожить отцовское раздербаненное сердце. Но вот оно. Всё вновь встало на круги своя.
- Здорово.
И это было действительно так. Поэтому я, когда отец вернулся с космодрома, весь уставший, измученный, не дожидаясь того, как он снимет ботинки или пальто, сразу же выпалила заветные слова:
- Я хочу стать астронавтом.
В его взгляде читалась настороженность, но напор и искренность в моём голосе не могли не сыграть своё. Помню, тогда мама так и застыла с кухонным полотенцем в руках. Отец, разматывая шарф, без тени сомнения на лице, сказал:
- Пусть будет так.
За ужином царило молчание. Брат, ещё не зная о том, что произошло, уныло ковырялся вилкой в немного треснувшей по краям тарелке. Мне хотелось кричать, танцевать, петь. За час до этого, отец сделал один - единственный звонок, который перевернул мой маленький детский мирок в один миг. Через неделю меня должны были отправить в лагерь, который готовит астронавтов с самого раннего возраста. Мечта становилась ближе, это было сродни рождению сверхновой — ученые растерянно пожимают плечами, Ребекка Лайт вдыхает космическую пыль полной грудью. Таков был мой первый, нереальный, но вполне ощутимый полёт.
Прибыв в лагерь, мной овладело несвойственное мне ранее беспокойство. Ведь я никогда не была так далеко от дома, одна, в чужих стенах Земной, построенной специально для нас, детей, станции. Всего несколько дней назад я была обычной 13-леткой, ходившей в школу, как и все, любившей сериалы и грустную музыку, как и все. Но теперь мне, вроде как, предстояло стать астронавтом. Только сейчас я понимаю, каким опрометчивым и странным был этот поступок.
Меня проводили в комнату. Я шла по коридорам, освещенным холодным, белым светом, мысленно прощаясь с прошлой жизнью. Металл вокруг напоминал о холоде космоса. Он был так далёк, но так близок.
Помню, стены в моём пристанище были совсем пустыми. До смешного минималистичный интерьер: две койки, два шкафа, два письменных стола - на меня нахлынули бессилие и растерянность. Что дальше? Каким будет мой дальнейший путь? А зачем это все? Но вопросы так и не дождались своих ответов - их отпугнул громкий стук в дверь. Мне представили соседку — невысокую девочку, блондинку, с зелёными глазами. В груди кольнуло. Я помню этот взгляд. Я помню её. А дальше судьба столкнула нас, сильно и больно. Было видно, как она волновалась — не хуже чем я. Откинув со лба челку, она протянула руку. Её голос был тонким и немного резким:
- Я Эмма. Сокращенно Эм.
Кивнув на приветствие, я поспешила встать с кровати. Рукопожатие было неловким. Раскрасневшись, мы обе отводили друг от друга взгляд. Её провожающий криво улыбнулся и ушёл, крепко закрыв за собой дверь.
- Если честно, то он тот ещё дурак, - тихо сказала она.
Наш смех прозвучал одновременно. Распаковывая вещи, мы взахлёб рассказывали друг другу обо всём; о чем только могли. Она говорила о поп-музыке, Рэе Брэдбери и фотографии. Я же рассуждала о нашей оказавшейся знаменательной первой встрече на том запуске и о своём нелепом брате. Видимо тогда я, по инерции, спросила о том, одна ли она в семье или что-то в этом роде, потому что она вдруг резко остановила меня:
- Давай не будем об этом, - её голос стал чуть ниже.
- О чём?
- Ну, о семье. По крайней мере пока что.
Я кивнула.
- Так что ты там говорила о своём любимом сериале?..
И мы продолжили говорить-говорить-говорить... Оказалось, что нам обеим до ужаса нравился один подростковый, совсем дурацкий сериал. «Любовная лихорадка». Смешно вспоминать о том, с каким восторгом мы говорили о главном герое и его «самой красивой улыбке в галактике Млечного Пути».
Эмма – сирота, как выяснилось после. Признаться, я так и не узнала причин, по которой её родители погибли. Она не любила поднимать эту тему, поэтому наш разговор о них продолжался совсем недолго. Казалось, Эмма вовсе жалела о том, что вообще его начала.
- Знаешь, когда родителей не стало, Земля просто-напросто перестала быть домом. Все эти мелкие, невинные, житейские радости... «пуф!» - исчезли. Понимаешь?
Я не понимала. И не могла понять. Её голос и руки дрожали - боль Эммы распространялась по воздуху, впитывалась прямо под кожу.
И я не могла видеть её такой, совсем. Поэтому просто перевела тему — оставляя всё как есть. Можно ли меня обвинять в наивной слепоте, в эгоистичности? Возможно. Но тогда я не считала это ошибкой.
Я считала это неведением во благо.
Когда я представляла Эм отцу, маме и брату, я заметила, насколько смущенными были их лица и насколько фальшивой была улыбка моей подруги. Но я усердно продолжала притворяться, что этого не было и не может быть. «Ведь теперь Эмма часть нашей семьи».
После, родители старались приезжать каждую неделю, и я, не замечая завистливого взгляда Эммы, делилась с ней всем тем, что они мне привозили. Глупые глянцевые журналы, комиксы, книги, сладости... Я восторженно говорила о нашей совместной поездке на море в ближайший отпуск — не видя после этих разговоров содрогающиеся плечи Эммы на соседней койке поздно ночью, её насквозь мокрую от слёз подушку. Почему же так вышло? Её долгие, пространные монологи о собачьей жизни у двоюродной тётки пугали меня. «Но ведь появилась я», - так думалось мне. «Теперь все будет по-другому».
В остальном же воспоминания о космическом лагере были светлыми и наполненными весельем. Бои подушками, россыпь звёзд на небе из окна. Мечты о космических буднях на МКС мы совмещали с каждодневными тренировками на износ и лекциями по безопасности.
А в итоге — выдумка.
Мы и не подозревали о том, что нас уже выбрали.
На одном из утренних собраний, нам представили мужчину в костюме - его лицо показалось мне смутно знакомым. Прокашлявшись, он представился - рекрутер, собирающий команду для второй экспедиции на Марс. Услышав всего несколько слов - «колонизация, долгая подготовка, нужны самые талантливые», я тупо уставилась вперёд, в ушах тогда ужасно зашумело. Спустя несколько минут, послышались наши фамилии:
А после толчок где-то между рёбер. Оказывается, все то время, что он говорил, я сидела, крепко зажмурившись. Открыв глаза, я увидела, как все ребята смотрят на нас - удивлённо, завистливо, но в то же время сострадательно.
- Вам нужно немедленно пройти со мной.
***
Пока я собирала вещи, непрошеные слезы поспешили наружу. В голове крутилось одно: мечтала ли я о Марсе? Нет. Это всегда было мечтой отца. Но тот огонь, что зажегся в глазах Эммы, когда она услышала свою фамилию, не должен был потухнуть. Я четко осознавала это.
- Мы полетим на Марс! Представляешь!
***
Когда мы сели в машину человека-в-костюме, пошёл дождь. Я всегда его любила. Наблюдая, мне вспомнился стишок, детский, дурацкий. Кажется, там две капли играли наперегонки – кто первый сбежит со стекла. В отличие от тогдашнего детского восторга от отваги бесстрашных героев-капельках, в свои двадцать мне стало совсем не по себе от мысли, что они шли на неминуемую смерть.
Засмотревшись, я не заметила как Эмма слегка наклонилась в мою сторону и тихо-тихо сказала:
- Как жаль, что в Космосе нет дождя. Правда?
Я помню первую лекцию, которую провёл сам капитан. Тогда, не смущаясь наших детских, немного рассеянных лиц, он сказал: «Вероятность того, что вы не долетите... нет, не так... даже не взлетите, равняется 90%. Вы понимаете, насколько это дерьмовый расклад событий?». Тошнота стремительно подкатила к горлу, мне было страшно от побледневших лиц моих друзей по геройству – членов команды. Лишь лицо Эммы — бесстрастное, серьёзное, внушало мне силы.
Мы росли в пределах космодрома. Год равнялся дню, все проходило быстро, играючи. Постепенно Космос стал для нас единственной сутью, самоцелью, неопровержимой правдой. О жертве собой не было и речи. Но незаметно для меня, в душе зрел бунт, который был неотвратим. Два года, три. Четыре поездки на море, пять месяцев в сумме, проведенных вместе с Эммой у меня дома; медленно мрачнеющее лицо матери и гордое отца.
На экранах нам показывали огромные песчаные бури. Так называемый симулятор Марса. Мы ходили по нашему кораблю, который всё ещё строился — нередко мне встречался отец, который ободряюще хлопал меня по плечу. Эмма становилась все более отстранённой, все более задумчивой. Мой наставник — главный инженер — повторял одни и те же слова: «Праздная жизнь землян — нелегкая жизнь. Мы построим новое будущее».
Я помню, как в первые дни на новом месте мы провели символические похороны себя как землянина. Написав завещания — обязательный пункт в обязанностях астронавта, улетающего навсегда, мы громко, по очереди, зачитали их вслух. После, каждый из нас должен был сжечь ту вещь, которая была дороже всех на Земле. Для меня это была кривая поделка Гарри – моего брата. Он пытался спаять несколько кусочков металла на уроках труда – это вроде как должна была быть я в миниатюре. Скафандр, флаг в руке, все дела. Эмма наотрез отказалась это делать, ссылаясь на то, что такой вещи не существует. Ей поверили все. В том числе и я.
До вылета оставалось полгода. Кратковременный отпуск — две недели, украденные у лета, мы вновь провели у меня дома.
Этот дом хранил в себе все мои детские мечты. Выкрашенные в уже знатно полинявший синий, деревянные брусья ещё помнили о своем первозданном виде — когда-то это были вечнозеленые ели. Небольшая терраса перед входом, большие окна, высокие потолки, чердак как потайная комната. С появлением Эммы мой дом перестал чувствоваться таким одиноким. Быть только моим.
Каждая такая поездка давалась мне с трудом. Больно. Было очень больно. Родное, неродное; близкое, далекое – какая разница, Марс забёрет это все.
Мы просыпались без будильника, совсем рано, где-то в 5:30. Быстро завтракали, после, бежали на озеро, продираясь сквозь лес. Бродили по окрестностям, стучали в двери соседям и убегали так быстро, как только могли.
Свой 21-ый день рождения Эмма провела в кругу моей семьи. Торт мы делали вместе. Он не пропёкся до конца, но Эм всё равно захотелось его съесть. Свечи пылали особенно ярко. Тогда я загадывала желание вместе с ней.
«Хочу, чтобы мы остались на Земле».
Испугавшись этих чужих, неестественных мыслей, я весь вечер просидела молча. Бунт начался.
Лежа на кровати, мы представляли, чем будем заниматься после прилета на Марс.
- «Сначала нас ждали долгие восемь месяцев в пути — это вам не шутки, но жизнь на личной КС подготовила нас к Космическим будням сполна. Но никто не мог сказать, как предстоит жить там, на Красной планете...» - Эмма зачитывала свои заметки на телефоне. Это было что-то вроде мемуаров, только вот написанные ещё не по свершившимся событиям.
- Бек, а вот если серьёзно... Ну, первые пару недель можно обойтись картами там, или шарадами, дальше можно задействовать игру в слова и так по наклонной... Про сериалы я молчу, пересматривать «Любовную лихорадку» я могу вечно. Точнее мы. А дальше... А дальше музыка, да?
- Угу.
Несмотря на её легкомысленный тон, я четко улавливала тревогу. Ладно полёт, который мог вылиться в массовое самоубийство. После приземления нам предстояло прожить всю оставшуюся жизнь на Марсе. Без прогулок на свежем воздухе. Без похода в торговый центр на какой- нибудь глупый фильм. Без любимой лапшичной... И это только начало. Потери были бесчисленными, безграничными. Конечно, сейчас всё это звучит немного по-идиотски: например, озадаченность тем, что я не смогу поесть рамён. Но если бы тогда вы оказались на моём месте, будучи участником полёта с билетом в один конец, вас бы и не такое беспокоило. Представьте - весь окружающий мир – это красное море из песка. И ничего более. Ну, разве что на корабле зеленый островок теплицы со шпинатом и бобами.
- В одной песне, недавно вышла, поётся что «вскоре марсианские поля заполнятся слезами героев». Представь себе, озера, названные в нашу честь! Типа, «неосушимое озеро слёз Ребекки» и «ледяной ручей печали Эммы». Здорово! Бьюсь об заклад, маленькие земляне-марсиане будут заучивать эти нескладные названия на уроках географии.
- Это точно.
Больше всех Эмма любила моего младшего брата, я в этом уверена. Они сильно походили друг на друга, мама неустанно любила напоминать об этом. Цвет волос, хобби — Гарри любил фотографировать так же сильно, как и она. Они часто шутили о чем-то только своём, играли в прятки, тайно покупали сладости. С ним Эмма становилась ребёнком, так она восстанавливала пробелы, оставшиеся от своего нечестного, горького детства.
- Думаю, если бы у меня и был младший брат, то он был бы именно таким.
Я и Гарри были совсем не похожи. Мой вид, мой характер, моя упрямость — все передалось от отца. Нам было хорошо молчать вдвоём. Вот только после катастрофы 2042 года, он как будто замкнулся в самом себе, перестал быть прежним. Я больше не могла называть его папой. Изо рта выходило только какое-то грубое, чужое — отец.
Иногда Эмма курила. Покупала пачку сигарет, шумно затягивалась, выпускала дым из лёгких. Это была наша маленькая тайна. Курить для астронавта — непреложный запрет.
- Ведь я совсем чуть-чуть. Правда, Бек?
Я не ругалась. А в чем смысл? Она говорила, что эта одна из тех вещей, которая неизменно помогает ей справиться с паническими атаками. Один раз я стала её свидетелем: Эмма тогда крепко, до боли, сжимала мою руку. На следующий день я купила ей пачку.
Просто в моей привычке было верить ей на слово — из её уст выходила только правда, никак иначе. Такое детское мышление. Но с Эммой по-другому было никак.
Когда мы впервые поехали ко мне домой, к моему удивлению, оказалось, что все это время мы жили и росли в одном городе. Всё-таки нашу команду собирали со всей страны. Вот только Эмма жила где-то в центре, в одной из мрачных многоэтажек. Она никогда не водила меня к себе домой.
Новый год мы праздновали вместе с командой. Лёжа под открытым небом, я помню как наши слившиеся воедино тихие голоса, посылали свои личные, скрытые желания. Эмма всегда загадывала одно и то же: чтобы «полёт прошел удачно, и ей бы никогда не пришлось возвращаться обратно — ни живой, ни мертвой».
Нашим любимым местом в городе была лапшичная, которая разделяла свою площадь с большим, новым и ультрамодным магазином техники. Эта полярность, противопоставление старого и нового, удивляли меня вновь и вновь.
Лапшичная была небольшая. Несколько квадратных метров, на которых умудрялись помещаться небольшая кухня, скрытая от посетителей красными шторками; как будто приклеившиеся к стенам четыре стола с резными стульями, книжная полка и пару фикусов где-то посередине. Что- то в этом месте было настолько уютным и притягивающим, манящим, добрым, что нам никогда не надоедало возвращаться. Наоборот, первым делом въехав в город, мы дружно говорили водителю адрес лапшичной. Наверное, все дело было в красных китайский фонариках, подвешенных к самому потолку. Или же все дело было в оттенках. Всё-таки красный стал моим любимым цветом, ещё со времён катастрофы. Эмма настаивала на том, что все дело в аромате.
Пахло и правда вкусно. И, сказать честно, лапша была просто отличная. Неизменный повар — по-моему, в его имени точно было что-то связанное с «Ли», всегда бесплатно добавлял нам в рамён второе яйцо или соевую пасту.
Один разговор мне помнится очень четко. Тогда мы приехали в город слишком рано, завернув в лапшичную буквально к самому открытию. Эмма была явно не в духе, и она все повторяла, что только тарелка отменной лапши сможет привести её в чувство. Сев за «наш» столик — в самом углу, у окна, мы быстро подали знак повару — мол, как обычно. Когда он принес лапшу, между мной и Эммой внезапно повисла какая-то тяжелая тишина. «В чем дело?» - я пыталась послать ей это в голову, (теория телепатической связи всё ещё не была отвергнута) пока неспешно размешивала свой рамён.
- Знаешь, Бекка, я завидую тебе.
Замерев с палочками аккурат напротив рта, я выразительно округлила глаза.
Пожав плечами, Эмма звучно втянула лапшу в рот.
- Чего?
- Ну, знаешь, по тебе правда будут скучать.
Не зная, что на это ответить — ведь, как не крути, это была правда — я промолчала. Но ответ пришел пятью минутами позже, и он был до ужаса банальным.
- Ты же знаешь, что моя семья любит тебя до безумия. Для нас ты полноправный член семьи, черт побери.
- Бекка, не спорь с очевидным. Им будет не хватать в первую очередь тебя, я же навсегда останусь в их памяти как «лучшая подруга дочери, та самая, которая проведет с ней всю жизнь». Не путай вынужденное доверие и любовь.
Оставшееся время прошло в тишине. Пытаясь отвлечься, я старательно изучала всё вокруг — такое знакомое и родное, при этом как можно тщательнее скрывая своё замешательство от слов Эммы. Она подыгрывала мне легко и умело в этой странной, непривычной для нашей дружбы неловкости.
Эмма жила, и думаю, до сих пор живет фотографией. Её последний проект, под кодовым названием «Марсианские хроники», был нацелен на доскональное документирование нашей жизни: с начала тренировок до момента взлёта. Она расставалась с фотоаппаратом только во время различных упражнений. Меня восхищала эта целеустремленность — в этом мы отличались как никогда. С самого переезда я редко брала в руки карандаш. Да-да, я рисовала, да ещё и по- старинке — на бумаге.
Название пришло ей в голову совсем неслучайно. Она входила в тот редкий тип людей, которые настолько увлекаются каким-либо автором, что называют в честь них или их работ, практически все свои начинания.
После отбоя, Эмма часто засиживалась допоздна за книгами Брэдбери. Выписывала цитаты, перед этим подчеркивая фразы цветными маркерами. Шелест страниц стал для меня самым настоящим катализатором сна — без него заснуть ну никак не удавалось.
В день, когда название было придумано, Эмма витала в облаках, буквально зависала над совсем простыми вещами и на мои замечания отзывалась односложным «угу» или «да». Ночью, она, как обычно, читала.
- Бекка, - тихий голос как будто над самым ухом, - ты спишь?
Я не спала, но засыпала, поэтому всё казалось каким-то нереальным, призрачным.
- Не-а... - мне показалось, что это уже сон.
- Слушай, а вдруг все, что здесь написано - взаправду? Марсиане там, цивилизация...
Приподняв голову с подушки, перед этим предварительно подперев её рукой, я взглянула на Эмму. Она крепко сжимала в руках «Марсианские хроники» Брэдбери.
- Боже, брось, что за глупости. Даже пятилетка знает, что на планетах Солнечной системы нет жизни. Ну, в её совершенном виде, - мой голос звучал очень устало.
- Черт, ну ты и даёшь, - как обычно, нарочито серьёзно ответила Эмма. - Называешь людей совершенным видом?
- Почему бы и нет. Ведь так и есть.
Зевнув, я уже собиралась лечь обратно, как Эмма закричала чуть ли не изо всей дури:
- Сомневаюсь!
Поморщившись от громкого звука, я увидела, как Эмма резво вскочила с кровати и судорожно начала что-то искать.
- Ты что творишь? - моему удивлению не было предела.
- Мне надо записать концепцию. Я придумала название! - радость в голосе. - Конечно, это ведь самый очевидный вариант... Как я раньше не догадалась!
Наконец, когда клочок бумаги и ручка были найдены, она спешно начала записывать.
- Знаешь, Ребекка, - скрип ручки, шелест, - я докажу тебе обратное. Мы, люди, совсем не совершенны. Но мир вокруг нас — да. Я задокументирую все, а потом, когда мы будем пересматривать проделанную мной работу, ты все-все поймешь!
Кивнув невпопад, я откинулась на подушку.
- И какое название? - промычала я сквозь толщу одеяла.
- «Марсианские хроники», - отозвалась она, гордо и довольно.
- Ну и банальщина.
Помолчав с минуту, Эмма сказала:
- Это мы ещё посмотрим.
Что сказать... Я и правда ей восхищалась.
- Гарри, знаешь, я ведь полная сволочь.
Неосознанно пнув камень, лежащий под ногами, я уставилась на портсигар в руке — прощальный подарок для Эммы, который мы с Гарри выбирали мучительно долго. В горле пересохло. Мне было очень страшно услышать его ответ.
- Не ругайся при мне, я всё еще ребенок, - укоризненно проронил он.
- Глупости... погоди, ты даже не будешь этого отрицать?
Между нами повисла небольшая пауза. Вздохнув, Гарри повел плечом в сторону.
- Да нет. Ведь я уже давно все понял. Ты реально поступаешь как сволочь, не так ли?
- Ну спасибо. И выбирай выражения, а?
- Боюсь, что благодарить меня совсем не за что, - ответил он, очевидно проигнорировав вторую часть предложения.
И вновь пауза. Мы сидели на скамейке за торговым центром, поочередно прихлебывая молочный коктейль, купленный на карманные Гарри. Вообще-то он купил его только себе, но мне, как старшей сестре, причиталось. Крепко вцепившись в трубочку, я почувствовала, как меня бьет мелкая дрожь.
- Ты не знаешь как ей об этом сказать, верно? - в голосе едва уловимые нотки укоризны.
- Дело даже не в этом, - во рту стало слишком сладко. Сглотнув, я отпустила трубочку, разминая затекшие пальцы. - Я совсем не понимаю, как так вышло. Как бы семь лет моей жизни — коту под хвост, так что ли получается? И вообще, я обещала ей, Гарри, обещала! Мне так плохо, черт побери. Никогда так плохо не было... хочется, чтобы вот это все оказалось неправдой.
- Бек, ну ведь ты саму себя загоняешь в ловушку. Ты просто слишком долго притворялась совершенно другим человеком. Подумай, с чего вообще ты решила стать астронавтом?
Положив руку мне на плечо, Гарри слегка похлопал по нему.
- Ну?
- Из-за катастрофы 2042, - буркнула я.
- Вот! Не странно ли это?
- Мне никогда в голову не приходило — странно или нет. Это просто было... Как данность, понимаешь?
Покачав головой, Гарри криво улыбнулся.
- Не-а, не понимаю. Чертовщина какая-то. По-моему это должно было напугать. Любого нормального человека это бы напугало, Бек, - с нажимом произнёс Гарри.
- Да блин, я не знаю что со мной не так! Если бы знала, то не оказалась бы в такой ситуации, как сейчас, — раздраженно ответила я.
- Твоя правда... Если честно, то ситуация очень, очень скверная.
- Боже, Гарри... Ты вообще не помогаешь.
Отвернувшись, я со злостью откинула портсигар на другой край скамейки.
- Это всё она. Эмма. Не было бы её — не было бы и проблем.
- Боже, ты реально сейчас это говоришь? И почему ты моя сестра...
Толкнув Гарри в бок, я положила голову ему на колени.
- Я ведь так виновата. Так виновата... Конечно, я так не думаю! Она здесь совсем не причем.
Становилось противно от этого своего нытья. Но после того, как Гарри неспешно запустил руку в мои волосы, он произнес слова, которые до сих пор так ярко существуют в моей памяти.
- Бекка... Как же там говорилось... – попытка разблокировать телефон липкими от коктейля пальцами увенчалась успехом. - А, вот. «Ошибки — это знаки препинания жизни, без которых, как и в тексте, не будет смысла» - Гарри, очевидно важничая, с выражением прочитал эту цитату.
- Это что?
- Мураками. Довольно-таки популярный был автор лет так двадцать назад.
- Звучит как-то слишком пафосно...
Шикнув на меня, Гарри продолжил:
- Так вот... – ,отложив телефон, он прицелился опустевшим стаканом в мусорку, - Эмма имеет полное право на ненависть, на проклятья и на твоё буквальное уничтожение. То есть, как только ты ей расскажешь, а ты ей расскажешь, ты разрушишь целый мир, целого человека, - громкий стук - он попал. - Тебе буквально удастся увидеть её падение в отчаяние... И это будет только твоих рук дело.
Слёзы капали на острые коленки брата предательски быстро.
- Но! Признание своей слабости и в то же время своей воли — это уже что-то. Как я сказал в самом начале, ошибки, какими бы они не были, неизбежны и очень важны. Это, наверное, обязательная часть взросления, - в этот момент он покивал своим словам, видимо, для пущей убедительности. - Ребекка, ты нарушишь обещание, ты сильно ранишь дорогого для тебя человека, но при этом ты останешься верной самой себе.
Всхлипнув, я прогнусавила:
- Я была уверена в том, что ты меня отчитаешь, обозлишься на меня, разочаруешься... А в итоге ты меня оправдываешь. Что за дела?
Смех.
- Бекка, в конце концов, это и значит быть семьёй. Оправдывать, даже если очень-очень зол, принимать, понимать, и, в конечном итоге, прощать.
Я замерла.
- Она простит тебя. Обязательно простит. Всё будет так как надо.
Гаркнула ворона. Луч предзакатного солнца медленно осветил лицо и волосы Гарри. Шмыгнув носом, я не смогла не съехидничать:
- Да ты прямо как ангел светишься, черт побери.
- Бекка... - и вновь эта укоризна в голосе. - Я же просил — не ругайся при мне.
В музеях фотографировать в принципе запрещено, но нам было побоку. Позируя, я выставила «пис» прямо перед собой, при этом умело закрывая пол-лица.
- Ой, ну отодвинь руку.
Я отрицательно покачала головой.
- У меня сегодня лицо какое-то опухшее.
Вздохнув, Эмма повесила фотоаппарат на шею и подошла ко мне. Закусив губу, она, немного поразмыслив, сказала:
- Знаешь, моё последнее воспоминание об отце довольно-таки забавное. Помню, были школьные каникулы, мы были где-то у моря — где точно, не вспомню. И вот я качалась на качелях — весь этот соленый ветер в волосах, пляж и море буквально за спиной... Солнце пекло жутко, мама каждые полчаса смачивала мне кепку водой. В общем, папа тогда всучил мне банку ванильной колы. Такую уже не продают, она была в жестянке, вытянутая... Да. А потом он сказал так наигранно-серьезно: «Детка, только не пей, тебе нельзя. Газировка ведь вредная штука. Только не для твоего папы, ведь здоровья у него уже никакущее...». Он закашлялся, схватился за сердце, так, понарошку и я, конечно же, начала смеяться. И он сразу же сделал фотографию. Словил момент, как говорится. Назвал снимок «Американская мечта». По-моему, это моя лучшая фотография. Я на ней такая живая...
Кажется, я не дышала все то время, пока она рассказывала эту историю. Не знаю, был ли это шок или же испуг от такой неожиданности, откровенности, но мысли и слова потерялись и не хотели возвращаться.
Замолчав, Эмма, как ни в чем не бывало, потрепала меня по волосам.
- Давай договоримся, Бек. Не скрывай своего лица, кто знает, вдруг одна из моих фотографий станет твоей той самой, «живой». Главным воспоминанием о фотографе... То есть обо мне!
Завороженно кивнув, я тогда что есть силы тряхнула головой из стороны в сторону. Все медленно вставало на свои места, и, пока она сосредоточенно фотографировала меня напротив гигантской статуи в виде зуба мудрости, я пыталась улыбаться.
Пыталась, потому что спустя несколько лет нашей дружбы, только тогда я узнала, почему Эмма так любит фотографировать, и почему назвать свой проект для неё было таким необходимым и важным делом.
Тот миг был для неё личной «Американской мечтой». А нынешний - нашими «Марсианскими хрониками»...
Мир, в котором мы живем, вообще не особо везучий. Казалось бы, прогресс идет вперед: все эти нейросети, виртуальные реальности, искусственный интеллект и лекарство от рака... Но войны до сих пор ведутся, люди убивают друг друга, а экологическая катастрофа совсем реальна и близка — наверное, это и есть одна из самых главных причин побега на Марс.
Как-то раз, помогая высаживать папе несколько кустов с помидорами, я невзначай спросила:
- У нас вообще есть шансы? - он понял, о чем я.
Из дома послышался смех брата. Мама громко говорила по телефону. Капли пота стекали за футболку, в воздухе пахло землёй. Отец, оттерев блестящий лоб чистой стороной закатанного рукава рубашки, спокойно ответил:
- Вероятнее всего, нет. Но попробовать стоит.
Улыбнувшись, он продолжил выкапывать ямки в земле. Поднявшись, я подошла к скамейке, на которой стоял стакан воды. Сделав пару глотков, я ошарашено взглянула на небо.
«Неужели я взаправду принимаю участие в том, что заранее обречено на провал?».
В какой-то излишне жаркий, но с самого утра скучный летний день, я, Эмма и Гарри решили запустить пенопластовый самолёт, сделанный нашими совместными усилиями после завтрака. Пообедав, мы неспешно тронулись к автобусной остановке — у Гарри была любимая баскетбольная площадка, которая казалась ему милее любого поля или пляжа. Зачем-то взяв с собой гигантский рюкзак — непомерно большой для такого короткого путешествия — он еле-еле докряхтел до самых задних мест в автобусе, при этом успевая напевать себе что-то под нос. Усевшись, мы начали играть с Эммой в самые настоящие бумажные карты, где у каждой масти и значения был свой герой из «Любовной лихорадки». Гарри подсматривал мои карты и говорил их Эм. Я проиграла все десять раз. Так мы скоротали свой часовой путь до центра города.
Выбравшись из автобуса, мы наперегонки отправились к площадке. Конечно, Эмма была на первом месте, пока я безуспешно пыталась помочь Гарри в безнадежном бою со сваливающемся с его плеч рюкзаком. Расстановка была такая — я с Эммой у одного кольца, Гарри у противоположного. Вынув самолёт из рюкзака, он бережно повертел его в руках, видимо, рассчитывая с какой скоростью и как его стоит запускать.
- Ну что, готовы?
Мы не ответили. Хмыкнув, Гарри замахнулся и со всей силы направил его в нашу сторону. «Какой же глупой эта затея была изначально» - подумалось мне, когда самолёт лениво пролетел над нашими задранными вверх головами.
- Эй, куда!!! - Гарри горестно заламывал руки.
Пенопластовый камикадзе, плавно проделывая в воздухе мертвые петли, явно улетал слишком далеко. Вылетев за все мыслимые пределы безопасности, он остановился у самого края дороги, по которой без разбору мчались машины и мотоциклы.
- Какая жалость! - вскрикнула Эмма.
- Вот же чёрт! - сквозь зубы чертыхнулась я.
- Капут... - пробормотал Гарри.
Ветер играючи расправился с нашей поделкой. Мы заворожено смотрели как самолет — так быстро и легко - расплющило под массивными колесами черного джипа.
Обратно до остановки мы шли молча.
Где-то за месяц до полёта, в моей голове каждый день билось это тревожное «что-то не так». Каждое утро, чистя зубы бок о бок с Эммой, на меня пялилось уродливое, как будто и совсем не моё зеркальное отражение; оно говорило, скалясь: «лгунья».
Когда я размышляю над этим решением — по сути, самым важным в своей жизни, мне часто становится не по себе. Меня легко осудить — какой дурак бы стал отказываться от Космоса, славы, геройства? Но, вероятнее всего, это просто не входило в мои жизненные планы.
Захотев стать астронавтом, я всегда держала в голове мысль о том, что смогу вернуться назад. Мама, папа, брат. Представляя то, как они встречают меня, как мы обсуждаем мой полет и все тягости, которые мне пришлось там пережить — мне становилось лучше. Наши семейные поездки, наши общие воспоминания, наша жизнь...
Просто знать о том, что тебе всегда есть куда вернуться. Что тебе будут рады. Что о тебе помнят, волнуются, ждут. Сейчас я могу с чистой душой сказать, что даже этих маленьких, несущественных аргументов мне хватает с лихвой.
За всю мою жизнь я никогда не сомневалась в своей семье. Бескорыстная, преданная любовь — вот что двигало мной, когда я сказала Эмме эти треклятые слова. «Я не полечу на Марс» - значило - «Я не могу оставить их здесь. Они нужны мне. Я им нужна».
Мне хотелось увидеть, как растёт Гарри. Как понемногу седеют волосы отца, как мамин бизнес медленно, но верно, идет в гору. Моё желание поступить в колледж, влюбиться, завести семью — все это было ново, кощунственно и неосуществимо для мечты, связанной с Космосом. Провести всю свою юность в погоне за тем, что в итоге теряет весь смысл в какой-то короткий миг — забавно, правда?
Мы часто говорили о сожалениях. В глобальном плане, обсуждая человечество, историю и последствия выбора одного человека, решающего за всех.
Обсерватория находилась недалеко от нашего общежития — всего-то каких-то двадцать минут ходьбы. Несмотря на её близость, побывать там нам удалось совсем мало — раза два или три. Но все эти разы запомнились мне ярко и красочно. Как мы нетерпеливо заглядывали за спины другим ребят из команды, которые, перебрасываясь шутками, передавали друг другу сведения об увиденном; как, когда все-таки удавалось подойти к телескопу, напряженно всматривались, пытаясь разглядеть то же, что и они.
Я вспоминаю, что тогда мою голову не покидало несколько мыслей. Первая - что космос невероятно красив, он неописуем - это неоспоримый факт. Вторая – что нужно увидеть, иначе не поймёшь. А третья - что, все-таки, он страшен своей непомерностью, неизведанностью.
И я позвонила папе. Сбившимся от волнения голосом, поделилась всеми гложущими меня мыслями. Он тогда ответил как-то странно, что-то вроде: «каждый человек, даже астронавт, задумывавшийся о сущности Вселенной... и космосе... - он пропадал - чуть серьезнее и больше, чем следует, необратимо угодит в точку невозврата..., в которой его ждет животный, истеричный. экзистенциальный ужас. Поэтому я не думаю об этом, когда строю ракеты. Я думаю о шарлотке по рецепту твоей бабушки и о... починке крыльца. Тебе того же советую». Потом он хохотнул, и, пожелав мне спокойной ночи, бросил трубку.
Эмма. Я не полечу.
Чего?
Слегка пододвинув сползший с её колен ноутбук, она сердито окинула меня взглядом.
- Не шути так, пожалуйста, сегодня вообще-то далеко не первое апреля.
- Я не полечу на Марс, - прозвучало как приговор.
Мои плечи затряслись слишком явно, помню слезы тогда потекли градом — такого не было никогда. Услышав мои всхлипы, она, видимо, впала в шок. Понажимав на клавиши ещё несколько секунд, в неверии, она вдруг уронила голову на грудь. Я видела, как с ней происходило то же самое, что и со мной. Дрожащие плечи, слезы. Вот только она, яростно вскочив с кресла — мы сидели в общей гостиной — приблизилась ко мне вплотную.
- Ты знала обо всём. И скрывала это так долго... - процедила она. Пауза.
- Предательница.
Всхлип с её и с моей стороны.
- Какая жалость. Семь лет своей жизни я дружила с последним человеком, с подлой обманщицей!
В тот момент мне показалось, что она уже сама всё давно поняла. И тут её прорвало. Она продолжала говорить, продолжала и продолжала. Нескончаемый поток обидных, но заслуженных мною слов. Срываясь на крик, запинаясь в словах, Эмма, сгорая, источала тоску. Моё сердце замирало с каждым произнесенным ею словом. Я смиренно выслушивала всё, вспоминая наш с Гарри разговор.
- Ты соплячка, которая только и может, что трепать языком. «Ты часть нашей семьи, ты мне как сестра...». Бла-бла-бла. Ведь в итоге ты просто бросаешь меня на произвол судьбы! Отпускаешь в Космос одну, навсегда! Думаешь, ты могла бы так поступить с Гарри? Я точно знаю, что нет. Мне жаль тебя. От души жаль!
Хорошо, что нас никто не слышал. Большинство ребят уехали по домам, попрощаться с родными и близкими, остальные проводили время в тренировочных залах, возвращаясь в общежитие только поздно ночью.
Не знаю, как и почему это вышло, но слова, ядовитые, непрошеные, сорвавшиеся с моего языка как едкая насмешка над самой собой, были отчетливо излишни, несправедливы:
- И это мне говорит человек, который просто-напросто убегает от самой себя и своей убогой жизни? От тетки, от разваливающейся квартиры? Какая красивая получается картина. Сквозь тернии к звёздам, ха?
Дальше произошёл удар. Эмма накинулась на меня со всей силы, сбросив меня с кресла, повалив на пол. Она била точно и метко. Я как могла, закрывалась рукой, пыталась отбиться, но все было тщетно.
- Сволочь! Идиотка! Гори ты в аду!
И эта ярость жгла меня дотла. Она била останки, пепел. Наконец, когда сил не осталось ни у неё, ни у меня, Эмма легла рядом. Отвернув от меня лицо, прошептала:
- Проваливай.
Мне показалось, что мне послышалось. Но, в тот же момент, уже совсем громко, предостерегающе:
- Проваливай к чертовой матери!
И я встала. Колени дрожали, я не чувствовала руку, которой я пыталась отбиться. Голова кружилась, в глазах бегали противные мушки. Я ушла не оглядываясь.
Портсигар лежал в нашей комнате под её подушкой, и всю свою долгую дорогу до дома я думала — найдёт ли она его или нет.
Со дня нашей ссоры прошло две недели или около того. Выйдя из здания общежития команды в тот вечер, я так больше и не вернулась. Родители, встретив меня, зарёванную, на пороге в полвторого ночи, не спрашивали ничего.
Наверное, для кого-либо другого такой вот «побег» обернулся бы большими неприятностями. Но мой отец любезно принял на себя всю ответственность за случившееся, оставляя на мне самое тяжкое бремя - бремя всеобщего разочарования.
Я забыла упомянуть, что на протяжении всей подготовки к полёту, про нас постоянно говорили по всем каналам вещания. На различные блоги и интернет-страницы нашей экспедиции было подписано свыше десяти миллионов человек; в школах и институтах проводили семинары, посвященные Марсу и нашему героизму; выпивая в барах, нет-нет да заводился разговор о нас, о нашем подвиге. Вот только мне было от этого так тошно.
Новость про то, что одна из участниц команды, «к сожалению, повредила ногу и не сможет отправиться в полёт», разлетелась со скоростью, наверное, равной скорости света. Сообщения от бывших одноклассников, знакомых и незнакомых мне людей, прибывали сбивающим с толку потоком, делая мне все хуже и хуже. Повредила ногу. Ха, лучше бы это было обидной из-за своей глупости, но, правдой. Физическая боль ни в какую не сравнится с той, разрывающей на кусочки душевной, через которую мне пришлось тогда пройти.
Я не помню того, как мы прощались с Эммой. Слёз не было. Только опустошение. Объятья были скупыми, ненастоящими. Рука, даже спустя несколько недель, нарывала, напоминая о нашей ссоре. «На следующее утро, ровно в 12:00 ракета взлетит — и никак иначе» - это были её последние слова. «Мы больше никогда, никогда не встретимся» - вот что услышала я.
Стоя плечом к плечу с отцом, прямо как в тот злосчастный день 2042, я слышала, как люди ведут обратный отсчет. Папа сдерживал своё волнение. Мои глаза заслонила пелена.
5! - чей-то громкий, карикатурный голос. Дрожь.
4!
Живот свело.
3!
Тошнота подкатила к горлу.
2!
Я навсегда запомню наши улыбки.
1!
Не улетай! - кажется, я сказала это вслух.
Корабль, та самая «Красная планета», который должен был стать моим домом и по совместительству последним напоминанием о Земле, взмыл вверх так легко и просто. Гравитация была ему неподвластна. «Он долетит. Они справятся» - подумала я. «Вот и всё» - как будто вторив моим мыслям, с облегчением произнес отец.
Осев, я крепко обхватила колени. Крик застрял внутри, в легких. Вспоминая обо всём, что было и никогда больше не будет, я громко закашлялась, стараясь унять тупую боль внутри.
- Бекка.
Вздрогнув, я подняла голову. Отец давно не называл меня так. В его глазах теплилась надежда. Он слегка улыбнулся, протягивая мне руку.
- Нам пора.
Схватившись за неё, я вновь бросила взгляд на небо. Как странно — оно было почти безмятежно, лишь синевато-белые сполохи, клубившиеся от самой земли, напоминали о произошедшем. Люди ликовали, ликовала вся планета. Красный закончился.
- Вот и всё.
После успешного запуска и, очевидно, успешного полёта корабля, отца повысили. Мы потеплели к друг другу, почему-то он до сих пор часто извиняется и говорит: «ты не заслужила всего этого». Иногда я спрашиваю у него, как там Эмма. Уж ему известно намного больше чем мне.
Уже как полгода я готовлюсь к экзаменам в небольшой частный колледж. Да, решила пойти совершенно иным путём, и выбрала гуманитарное направление, вот только факультет ещё под вопросом. Каждые две недели я покупаю книги, и одна-две из них всегда оказывается за авторством Рэя Брэдбери.
Гарри перешел в шестой класс. Мы часто ходим в кино и ругаемся не по делу. По выходным мы ходим в лапшичную.
Мама чаще стала улыбаться. Она продолжает усердно работать, при этом успевая поддерживать меня больше, чем кто-либо.
Я знаю, что Эмма бы точно посмеялась надо мной, но я реально стала молиться за неё и всех-всех на корабле. Только не Богу, а космосу.
Некоторое время назад мне пришло сообщение от Эммы. Вместе с ним она прислала все наши фотографии – наши семь лет дружбы. Очевидно, с задержкой в несколько дней, а, может быть, недель — обратная связь с кораблем ещё та проблема. Фотографии я открыть не смогла, но сообщение прочитала и поняла, что всё сделала правильно. Пока я пыталась придумать, что ей ответить, уже наступил вечер, потом прошел день и ещё день. Наверное, я пока не готова быть оправданной. Может быть, мой ответ придёт ей совсем нескоро, выйдет каким-нибудь глуповатым или смущающим, но, я знаю, что она, несомненно, будет рада.
Пишу тебе и на душе сразу легче. Космос очень красивый. Он кажется холодным, но, ты же знаешь, на самом деле он тёплый (прямо как ты). Совсем скоро мы доберемся до конечной цели.
Всё хотелось сказать, что ты была права. Сначала я и правда просто хотела сбежать. От себя, своего одиночества, но теперь всё это позади. Годы сомнений — всё прошло.
Часть взросления — это понимать, что проигрывать совсем не стыдно. Особенно своим чувствам. Я долго думала об этом. Ты не сдалась, ты просто сделала свой выбор, ведь так? Не смей жалеть об этом. Ни в коем случае. Ты должна жить дальше. Но все-таки хоть изредка проверяй сообщения и не забывай про меня. Если что, мне совсем не страшно. Замолвлю на Марсе за тобой словечко.
Обязательно передай привет маме, папе и Гарри! Скучаю.
P.S. Спасибо за портсигар, он очень кстати.
P.S.S. И да. Я совершенно точно прощаю тебя.
Эмма-путешественница-Новак