Баг
— Граждане! Нас обманывают! Всё, в чём нас пытаются убедить — не более, чем грандиозная афера!
Молодой человек в тонком драповом пальто размахивал листовками, пытаясь привлечь к себе внимание редких прохожих. Пронзительный ноябрьский ветер безжалостно трепал мятые листки бумаги, забирался за воротник, нагло поднимал полы пальто, пробирал до костей.
На другой стороне улицы священник в неряшливой чёрной рясе, сжимающий в руках икону в нарядном окладе, надрывно голосил:
— Братия и сестры во Христе. Грядёт час Антихриста! Тёмные слуги его ходят меж нами, сбивая с пути и соблазняя нас грешных...
За всем этим безучастно наблюдали двое полицейских, стоявшие чуть в стороне.
У молодого человека зазвонил мобильник. Он раздраженно нахмурился, засунул листовки в карман пальто, поднёс телефон к уху.
— Господин Акимов, — то ли спрашивая, то ли утверждая сухо поинтересовались на другом конце провода.
— Ну.
— Сегодня надо устроить небольшое представление. Сможете? Можно с дракой, можно нет, но так, чтобы вас забрали в отделение. Минут через двадцать. Прессу мы подгоним. Оплата двойная.
— Ладно, — хрипло согласился молодой человек.
В забегаловке Майя устроилась поближе к двери. С одной стороны, она ждала Петьку, и место для наблюдения было очень удачным. К тому же близость двери давала относительный глоток свежего воздуха, столь важный для её теперешнего положения, особенно здесь, где стойкий запах фастфуда и горелого кофе перебивали не менее стойкие запахи людских тел, недельных носков и несвежего дыхания. С другой стороны, дверь непрерывно с противным звуком хлопала, и холод, проникающий внутрь кафешки с каждым новым посетителем, не давал согреться.
Майя и так изрядно намёрзлась, добираясь сюда, и теперь отчаянно пыталась отогреть закоченевшие пальцы о стакан с горячим эспрессо. Она сидела, скрючившись и почти уткнувшись носом в свой кофе, и с отвращением вдыхала его прогорклый запах.
«Разве это кофе? Разве так может пахнуть кофе?» — эта мысль болезненным молоточком колотила в висках, крутилась, надоедала и странным образом помогала отвлечься. Отвлечься от шума, от разговоров, навязчиво лезущих в уши, от собственных невесёлых мыслей наконец.
Хотя полностью достичь нирваны волшебного одиночества над стаканом отвратного напитка у Майи всё равно не получалось. Голоса людей, назойливые, жужжащие, вплетались в мозг, раздражали, по-хозяйски обустраивались в сознании. Ухо резал чей-то громкий смех, ругань, шёпот, ритмичное пережевывание, хлюпанье, сморканье. «Убила бы», — буднично подумала Майя.
— ...Вы, как специалист в этой области, что конкретно можете сказать нашим телезрителям?
Майя машинально повернула голову к огромной телевизионной панели, занимающей почти полстены маленькой и тесной забегаловки.
— Прежде всего, я хочу сказать: дорогие мои, не надо бояться.
Холёный мужчина, неприлично красивый в неприлично дорогом костюме, широко улыбнулся, сверкнув белыми и идеально («Ну, разумеется», — с отвращением подумала Майя) ровными зубами.
— ...когда, шестьдесят два года назад этот проект был запущен, мы ведь реально думали, что через каких-то пару десятков лет на нашей планете не останется ни одного смертного человека. Шутка ли: впервые за всю историю человечества человек победил смерть, и теперь перед ним открыты самые захватывающие горизонты...
— Да выключи ты уже этого зобмака! — заорали откуда-то из дальнего угла.
— Не нравится, не слушай, — парень за стойкой, даже не повернув головы в сторону недовольного, продолжал невозмутимо расставлять стаканы с кофе на стоящем перед ним подносе.
В углу громко и витиевато выругались.
— ...откровенно говоря, мы не думали, что столкнемся с таким отторжением, с таким массовым невежеством...
Дверь снова громко хлопнула, и в забегаловку ввалилась шумная девичья компания. Ноябрьский ветер, ворвавшийся внутрь вместе с ними, пахнущий не столько свежестью и холодом, сколько уныньем и безысходностью — как умеет пахнуть только ноябрь — смешивался с резким ароматом дешёвых духов и весёлым, злым запахом алкоголя. Майя непроизвольно втянула в себя воздух. Так пахла мать, когда она приходила домой со своих корпоративов: весело и зло. И такими же весёлыми и злыми были её глаза. Весёлыми, злыми и холодно-синими.
— Эй, девчонки, что празднуем?
— Вечность!
Майя заметила, как одна из девиц ткнула локтем свою не в меру болтливую подружку. Заметила, как на какую-то долю секунды в помещении повисла напряженная тишина. Даже не увидела — почувствовала — как между девчонками и всеми остальными образовалась пустота, которая ширилась прямо на глазах, сминая тесное пространство. Словно все пытались отодвинуться, чтобы не замараться, чтобы...
Сколько там лет назад, сказал этот хлыщ по телеку, всё началось? Шестьдесят два? Ну да, шестьдесят два года назад. Именно тогда человечество начало отсчёт новой эры, которую с трибун гордо и пафосно именовали Эрой Бессмертия, а обыватель окрестил Временем Зомби. Хотя нет, зомби появились позже. Сначала было просто бессмертие. Дорогое, элитное, недосягаемое. Не для всех.
Это уже потом оно стало дешеветь. Нет, разумеется, бессмертие не сразу спустилось с небес, растеряв по пути свои акцизные марки, и не сразу пало под ноги рядовому гражданину. Спуск был плавен и нетороплив, но он был, и вот, лет пятнадцать назад Россия, подгоняемая просвещённой Европой, сделала бессмертие общенациональным достоянием, бесплатным и потому широкодоступным. По всей стране началась полномасштабная вакцинация. На каждом углу рекламировали вакцину бессмертия, хотя, строго говоря, никакой вакциной это не было. Но научный термин «оцифровка сознания» — то ли, потому что был слишком компьютерным, то ли ещё по какой причине — не прижился. В отличие от вакцины.
Майе тогда только-только исполнилось девять. Она мало что понимала, но помнила бесконечные пересуды, споры, слухи, ядовитыми змеями расползающиеся по тесным кухням и узким коридорам.
Государство убеждало граждан в своих самых благих намерениях, а граждане же, в которых сработал веками взращенный и любовно выпестованный тем же самым государством инстинкт самосохранения, отчаянно сопротивлялись. Ибо нет такого русского человека, который бы не понимал: если государство чего-то даёт бесплатно, добра от этого не жди. Как говорится, на тебе, боже, что нам негоже.
Мать Майи ничего не имела против бессмертия, побаивалась, конечно, но идея жить вечно пленила и будоражила. Против был отец. Их споры были настолько яростны, что казалось воздух вокруг начинал звенеть от ненависти и от любви. Майя на всю жизнь запомнила, как отец стоял перед матерью на коленях и со слезами умолял: «Катенька, прошу тебя, Катенька, только не делай этого... и девочкам не надо... не делай... вот помру, тогда уж...». И мать сдалась. Отступилась.
А кампания продолжалась. В чью-то светлую голову пришла идея показывать народу биофермы: по телевизору, а желающим — экскурсии, детям школьного возраста в обязательном порядке. Для осознания и привлечения.
Биофермы, удачное китайское изобретение, быстро распространились по всему миру. В России был установлен срок амортизации человеческого тела, по истечение которого бессмертный индивидуум получал новое. Впрочем, стареть и мучиться от болезней тоже было необязательно. «Обновиться» стало можно по медицинским показаниям и — банально — за презренный металл. Деньги — такая вещь, которая найдёт тропинку к любому счастью. И вот, наряду с государственными, то тут, то там стали появляться коммерческие биофермы, щедрые на любые предложения и растяжимые под любой кошелёк.
Майин класс тоже не избежал экскурсии.
Невысокий человек, с мягким прищуром серых глаз и доброй, обезоруживающей улыбкой, в белом халате (спереди три маленьких красноватых пятнышка — Майя старалась думать, что от кетчупа), водил их по залам и, смешно картавя, описывал процесс. 3D биопринтеры печатали сердца, лёгкие, печень. В специальных ёмкостях плавали длинные змеи кишок. А в прозрачных криогенных шкафах ждали своего часа пустые тела. Ждали, когда их нашпигуют органами, зальют в мозги образ сознания с заоблачных серверов, и они оживут, сдвинуться с места, скажут своё первое на очередном витке вечной жизни слово.
Эти франкенштейны пугали. Безвольно висящие руки, ноги, неестественно длинные и белые. Тела, даже не бесстыдные, а устрашающие в своей наготе, кукольно-восковые лица, пустой взгляд... Не помог даже «финальный аккорд» — возобновление жизни, как назвал это экскурсовод.
Майя с ужасом смотрела на процесс оживления человека: мелкие конвульсии, бешеное вращение зрачков и тонкая ниточка слюны в правом углу рта.
Спустя какое-то время такие экскурсии и телевизионные передачи прекратились. Но было поздно. В народе бессмертных уже успели окрестить «зомби».
Со временем Майин страх притупился. К тому же она, поступив после школы в университет генетической биологии, успела понять, что человеческая жизнь полна ужаса, боли и кровавых ошмётков, начиная с момента рождения и до самой смерти: неважно — настоящей или временной.
Майя поёжилась от нахлынувших воспоминаний. Удивительно, как бессмертие поделило людей на два лагеря. Кто-то упорно держался за свою единственную жизнь, кто-то принимал сторону вечности. В основном молодые, прогрессивные, бесстрашные, которых мало чем можно было смутить, которые верили в прогресс и науку, смеялись в лицо страхам и с едким сарказмом обсуждали средневековое мракобесие своих родителей. Их даже не смущала стерильность, которая прилагалась к бессмертию, для кого-то — бонусом, для кого-то — вечным проклятием.
— Да, а что вы скажете по поводу бесплодия? Досадный побочный эффект, не так ли?
Ведущий словно услышал Майины мысли.
— Ну не такой уж и досадный, — хлыщ на экране вальяжно откинулся в кресле. — Вот смотрите, если рассматривать человеческую жизнь, как бессмертный цикл...
Ведущий удивлённо вскинул брови.
— Да-да, вы не ослышались, — засмеялся хлыщ. Смех у него был красивый, приятный. — Именно как бессмертный цикл... так вот, если рассматривать с этой точки зрения, то нельзя не отметить, что человечество всегда стремилось продолжить себя в детях. Иначе оно бы просто не выжило. На нынешнем же этапе человеческой эволюции нам не нужно продолжать себя в ком-то — мы продолжаемся сами в себе. Хотя, конечно...
Хлыщ на секунду запнулся и нервно забарабанил длинными пальцами о подлокотник кресла.
— ... конечно, те из людей, который выбирают смерть, те могут рожать детей, воспитывать и вкладывать в них частицу самих себя. Раньше это называлось, кажется, продолжать свой род.
«Тупица, — хотелось крикнуть Майе. — Это и теперь так называется».
— То есть, я так понимаю, мы с вами подошли к спорной Одиннадцатой поправке? — захихикал ведущий.
— Справедливой поправке, — поправил его хлыщ.
Спорной поправкой — или баланс-поправкой — называли принятый несколько лет назад закон, согласно которому граждане, родившие детей, автоматически теряли право на бессмертие.
Майя хорошо помнила тот год. По злой насмешке судьбы Майин отец умер практически одновременно с принятием этого чёртова закона. Он, вымоливший на коленях у Майиной матери обещание не вакцинироваться хотя бы до его смерти, просто однажды ни с того ни с сего вдруг схватился за сердце и грузно осел в кресло, устремив в пустоту по-детски изумленный взгляд. Мать Майи так и не смогла простить ему этого нелепого ухода. За то, что он оставил её одну. С двумя детьми. И с разрешением на вечную жизнь, которым теперь можно было разве что подтереться.
А хлыщ на экране под подвизгивающие смешки ведущего продолжать вещать что-то про вечный цикл и продолжение рода. Майя тупо смотрела на стакан с остывшим кофе и чувствовала, как её — Майино — продолжение больно толкается локотком в живот.
Она так и не привыкла к этим толчкам, которые вдруг начинались сами по себе и также сами по себе внезапно прекращались. И где-то на задворках своего сознания она понимала, что никогда и не сможет к ним привыкнуть. Это была не она. Это было что-то чужое. То, что перечеркивало её жизнь. Её возможную вечную жизнь.
Вырастя из своих детских кошмаров, Майя давно не рассматривала вариант бессмертия, как нечто ужасное. Она не верила ни в бога, ни в апокалипсис, ни в царствие небесное, зло вышучивала конспирологические теории и считала, что — ну вот ещё немного, сразу после совершеннолетия, ну ладно, чуть позже — и она вколет уже себе эту вакцину. Но потом появился Петька.
Конечно, Петька был фанатик. Его веры в то, что бессмертие — есть зло, хватало с избытком не только на них двоих, но и на целый полк. И хотя Майя Петькиных пылких идей не разделяла, посмеивалась, а иногда даже вступала в идеологические споры, само Петькино присутствие в Майиной жизни отодвигало на задний план её решимость. Отодвигало, затуманивало, затирало... так, что Майя даже не заметила, как в один прекрасный день она очнулась у себя в ванной, держа в руках бумажную полоску, на которой предательски выступали две красные чёрточки.
Варька, сестра, узнав о Майиной беременности, в ужасе округлила глаза. В их дурацком трансгуманном мире, где ценность человеческой жизни была вознесена на пьедестал, аборт остался лишь словом на страницах учебников истории. И, главное, Майя никак не могла толком объяснить — никому и в первую очередь самой себе, как она умудрилась залететь. Залететь, предохраняясь.
Мать была более ёмкой в своем определении.
— Дура! — зло припечатала она.
Да, именно дурой Майя себя и ощущала. Одинокой дурой в переполненной людьми кафешке. Никому не нужной. Ну разве что кроме него... продолжения...
Картинка на телевизионной панели внезапно сменилась.
— Уважаемые телезрители, прервемся на короткий выпуск новостей. Сегодня в семь часов вечера, на углу Лубянской площади и Малого Черкасского переулка полиция задержала молодого человека, устроившего драку... молодой человек, агитирующий против правительственной программы массовой вакцинации, обвиняется в нападении на сотрудника полиции...
Майя смотрела, широко открыв глаза, как двое полицейских волокут к машине отчаянно сопротивляющегося молодого человека.
— Суки, а-а-а-а-а, бляди, — орал тот, пытаясь вырваться.
— Петька, — выдохнула Майя.
Майе было безумно жалко денег, которые она заплатила за то, чтобы Петьку выпустили из обезьянника.
— Ты хоть понимаешь, кретин! — орала она, прыгая на одной ноге в прихожей их маленькой квартирки и дёргая что есть силы другой, безуспешно пытаясь скинуть нерасшнурованный ботинок. Наклониться, чтобы развязать шнурки, она не могла — мешал живот. — Это были последние деньги! Последние!
Ботинок наконец сорвался с ноги и, пролетев полметра, ударил Петьку в колено.
— Майя, бля... больно же...
Майя опустилась на стул в прихожей.
Всё происходящее с ней в последнее время было сюром. Бесконечным сюром. Их с Петькой отношения, начатые как сплошной восторг и фейерверк, незаметно превратились в пшик. Из университета Петьку отчислили, а восстанавливаться он не желал категорически. И вряд ли сам знал, чего желал. За последние полгода Петька уже трижды менял место работы, нигде особо не задерживаясь. Жили они на Майину стипендию, в съёмной квартире, за которую задолжали за два месяца, и непонятно было, на что вообще надеялись, и что их держало.
Майя смотрела на злого, красного Петьку, сердито потирающего ушибленную коленку, и вдруг отчетливо поняла: она его не любит. Вот так просто, не любит и всё. И что у нее кончился ресурс. Был и весь вышел.
— Уходи, — устало сказала она ему.
Петька как-то странно посмотрел на Майю, открыл рот, чтобы что-то сказать, но, внезапно всё поняв, сник, ссутулился, молча подобрал выпавшие из сумки агитационные листовки, рассовал их по карманам и также молча вышел за дверь...
Мир добр к тебе ровно до тех пор, пока ты играешь по его правилам. Стоит совершить ошибку, как мир обязательно щёлкнет тебя по носу: легонько — если твоя ошибка мала и поправима, ощутимо — если ошибка слишком заметна, довольно болезненно — если ты посягнул на устои. А уж если ты не просто посягнул, а нарушил, растоптал, прошёлся трактором, то мир повернётся к тебе своей самой широкой и самой обидной пятой точкой.
Именно это Майя сейчас и испытывала. И что бы она ни сделала, куда бы не пошла, куда бы не посмотрела, всегда перед ней колыхалось то, что в народе называют просто и без обиняков: полная жопа.
Пока Майя играла по правилам, то есть просто жила, училась, подавала надежды, всё было если не хорошо, то вполне сносно. Школа, университет, аспирантура и где-то на этом пути прививка бессмертия, потому что так надо, так правильно, это даёт тебе... да, а что это тебе даёт? О, Майя прекрасно знала, что. Хорошую работу, участие в крупных проектах, возможно, международных, деньги, славу и, наконец, жизнь, не просто долгую — бесконечную, полную чудес и открытий.
И ничего этого теперь у Майи не будет. По крайней мере, в университете ей явно это дали понять.
Нет, сначала Майя, конечно, надеялась. Ну ладно, она профукала своё право на бессмертие, но как учёный... как учёный она ещё может состояться. Мозги-то у неё всё те же, пусть и затуманенные на время гормонами. Но ведь это не навсегда, это пройдёт... так думала Майя. Но администрация университета, преподаватели и даже студенты, увы, не разделяли её оптимизма. И не просто не разделяли, все старались теперь держаться от неё подальше. И чем больше рос Майин живот, тем шире становилась зона отчуждения. Словно вместе с беременностью Майин Рубикон был пройден, хотя... какой к чёрту Рубикон — Стикс, вот, что переплыла Майя, и теперь каждый день, каждый час, каждая минута и каждая секунда неумолимо приближали её к встрече со смертью.
И ещё взгляды. Майя не знала, чьи из них хуже. Холодные, равнодушные, едва скользящие этих (так она теперь называла бессмертных) или сочувственные (иногда) или злорадные (что чаще) тех, кто ещё не, или тех, кто, как Майина мать, опоздал.
А самое главное — Майя совсем не знала, что ей делать и куда податься, когда ребёнок родится.
На помощь семьи она не рассчитывала. Петька после той ссоры не появлялся и не звонил, а сама Майя была слишком горда, чтобы звонить ему первой. Наверное, кое-как можно дотянуть до диплома, а потом устроиться на полставки в какой-нибудь зачуханный НИИ или в школу, учителем биологии. Она, правда, слабо представляла себе, как можно совмещать ребёнка и такую полставочную жизнь. Да, существовали ещё так называемые коммуны, где женщина с ребёнком могла бы найти прибежище. Но что она там будет делать? Тем более, что большинство из таких коммун — обычные религиозные секты со стандартной промывкой мозгов и всеми вытекающими последствиями.
И вот именно в этот момент Майе пришла помощь оттуда, откуда она её ожидала меньше всего.
— Вы же понимаете, Майя, что в вашем положении выбирать особо не приходится.
Даниил Эдуардович, её научный руководитель, стоял к ней вполоборота и смотрел в окно. Казалось, воробьи, разодравшиеся из-за хлебной корки, занимают его куда больше, чем Майя. Она смотрела на его римский профиль, красиво подстриженные виски, гриву чёрных с проседью волос, слушала и не слышала. Его слова, мягкие, бархатные, словно лапы у кота, легко касались Майиного сознания. Гладили, ласкали и затем впивались острыми стальными когтями.
— Это ваш единственный шанс остаться в науке, Майя, единственный шанс.
Майя согласно кивала.
И вот теперь она сидела за столиком в одном из дорогих ресторанов города и... и старалась не думать о луже, которая натекла из прохудившегося правого ботинка.
Декабрьский сумрачный день вливался в зал через огромные — от пола до потолка — окна, смешивался с мягким тёплым светом люстр, окутывал, убаюкивал, впитывал аромат кофе, крепкого, чуть с горчинкой, с ноткой чёрного шоколада и кайенского перца.
Сидевший напротив Майи мужчина мягко улыбнулся и едва заметно придвинул к ней блюдечко с маленьким круглым пирожным.
— Это моти, японский десерт. Представляете, Майя, первое упоминание об этом пирожном относится в восьмому веку нашей эры...
История моти не интересовала Майю, но она поймала себя на мысли, что слушает и невольно любуется собеседником. Он не был красив в общепринятом смысле этого слова: взъерошенные каштановые волосы, нос чуть крупноват для лица, а подбородок, напротив, мал, над бровью справа едва заметный тонкий шрам, а глаза... глаза совершенно девчачьи, в мягких пушистых ресницах. Глупые такие, добрые коровьи глаза. Но, странное дело, всё вместе это смотрелось настолько гармонично, настолько обезоруживающе, настолько притягательно, что Майя не могла отвести взгляд. Мальчишка! Майя наконец нашла верное определение. Именно так и выглядел этот человек. Мальчишка с широкой детской улыбкой и сияющим взглядом. Мальчишка, которому могло быть как двадцать, так и сто двадцать лет. С этими никогда не знаешь наверняка.
Майя тряхнула головой, прогоняя наваждение. Этому — как он там представился? Зовите-меня-просто-Никите — не удастся её одурачить. Она здесь не для того, чтобы слушать сказочки про японские десерты, она здесь — чтобы оказать маленькую услугу. При мысли об услуге Майю слегка передёрнуло.
— Майя, так получилось, что у вас есть то, чего нет у моих друзей, — Даниил Эдуардович наконец-то оторвал свой взгляд от дерущихся воробьёв. — А у них есть деньги и связи. Именно это, Майя, вам сейчас нужнее всего.
— Никита Алексеевич, про моти всё, конечно, очень интересно, но может перейдём сразу к делу, — Майя с удовлетворением отметила, что официальное «Никита Алексеевич» стёрло детскую улыбку с лица зовите-меня-просто-Никиты.
— Да, Майя, конечно, — он взял в руки салфетку и принялся сворачивать и разворачивать её. — Давайте к делу. Даниил сказал, вы ведь не против, да? Ну чтобы отдать нам своего ребёнка?
Против? Словно у неё был выбор. Конечно, выбор есть всегда, но (Майя поморщилась) иногда это не очень уж выбористый выбор.
— Даниил сказал, что вам рожать в конце января? Это, знаете, так удачно. У Алины — мою жену зовут Алина — как раз день рождения и тоже в конце января. Представляете? Такой замечательный подарок получится...
«Боже, — Майя прикусила нижнюю губу. — Как серёжки покупает. Или колечко с бриллиантом».
Хотя, чему тут особо удивляться. У них, у бессмертных, сейчас мода на детей. Раньше были брендовые шмотки, машины, а теперь вот... дети. Отчего бы себя и не побаловать, если есть деньги. Майя внезапно почувствовала себя такой усталой, такой древней, древнее, чем сидевший напротив неё бессмертный человек.
Через два года аспирантуры при институте молекулярной генетики Майю взяли в лабораторию профессора Кравцова.
— Ну, Майка, ты и впрямь надежда нации, — смеялась её соседка по комнате, Оля Пашницкая. — Поздравляю!
Майя лишь пожимала плечами. Все это — и аспирантура, и лаборатория Кравцова, а также кругленький счёт в банке — были частью оплаты, но Оле этого знать было совсем не обязательно.
— Доктор Кравцов! Он же — отец бессмертия. Ты, кстати, его видела уже? Говорят, он ведёт жизнь затворника, хотя с чего бы?
Оля тараторила без умолку, доставая из шкафа шмотки и раскидывая их по кровати. Майины ответы её особо не интересовали.
А Майя в сотый раз поблагодарила небеса, и отдельно Даниила Эдуардовича — чтоб он сдох — за то, что её взяли в аспирантуру не в своем университете, а именно здесь, в институте молекулярной генетики. И дело было даже не в имени, не в репутации, не в том, с каким придыханием произносилось в научных кругах название института, дело было в другом — здесь Майю никто не знал, и здесь до Майи никому не было никакого дела. Все вокруг были вот такими олями пашницкими, которые дружески улыбались, похлопывали по плечу, интересовались на бегу «как дела?», исчезая из виду прежде, чем Майя успевала открыть рот, и... это было прекрасно.
— ...вот сколько сейчас этому Кравцову? Лет сто, не меньше? Да он, наверняка, уже раз десять апгрейдился, точно тебе говорю.
Оля выудила из кучи барахла зелёное платье и теперь придирчиво его рассматривала.
— ... сделался неземным красавцем, а то! Знаешь, это только так говорят, что мужикам на внешность наплевать, ага, как же... слушай, — Оля обернулась к Майе. — А вот каково оно, апгрейдиться, а? Ну, понятно, что это не больно, но...
Майя пожала плечами. Оля собиралась сделать свой первый апгрейд (так называли клиническую смерть и последующее оживление в новом теле) и заметно нервничала. У них вся комната была завалена буклетами самых разнообразных коммерческих биоферм, и Майю уже тошнило от глянцевых лиц, щедрых улыбок, длинных ног, высоких скул, ямочек на подбородках, шаловливых веснушек, спиральных кудряшек, тонких запястий и прочего, что взирало с рекламных проспектов — полным комплектом или по запчастям.
— Слушай, я побежала, а то опоздаю.
— Ага, — Оля отбросила в сторону зелёное платье и пробормотала. — Чёрт, это тоже никуда не годиться...
Апрель в этом году выдался на удивление жарким. Причём он явился в мир в худшей из своих ипостасей. Трава и почки на деревьях ещё спали крепким сном, а солнце, словно слетев с катушек, жарило неимоверно. Оно пыталось дотянуться до всех серых с чёрными прожилками куч уже мёртвого снега, которые жались по углам домов и прятались под высокими Московскими арками. Солнце разило и карало, и неживой снег истаивал мутными лужами, от которых тонкими змейками расползались грязные ручейки, стремясь укрыться от солнечных лучей в колодцах городской канализации.
— Майя! Вот так встреча!
От неожиданности Майя споткнулась и выругалась. Впрочем, когда она подняла взгляд на того, кто её окликнул, ей захотелось выругаться ещё сильнее.
Зовите-меня-просто-Никита словно вырос ниоткуда. Всё тот же мужчина-мальчишка, в растрёпанных кудрях и с приветливой улыбкой. А рядом с ним, крепко ухватившись за большой палец надёжной мужской руки, стоял мальчик. Серьёзный и надутый.
— Я думал, Майя, вы хотя бы изредка будете нас навещать, а вы... даже не позвонили ни разу, — в голосе Никиты послышались детские обиженные нотки.
Да, тогда, три года назад, оговаривая и проговаривая все детали, Никита и его жена Алина великодушно обещали не препятствовать Майе встречаться с ребёнком. Кажется, это даже где-то прописывалось, в каких-то бумагах. Типа, она имеет право, и всё такое. Только уж дудки, они ни за что не втянут Майю в эту комедию абсурда. Сделка заключена, каждый получил то, что хотел, что им теперь от неё надо?
— Саша, ну-ка, сынок, ты что надулся? Давай, поздоровайся. Это... тётя Майя.
Она почувствовала, как её лицо заливает жаркая волна краски. И вместе с этим к ней пришло невыносимое облегчение и благодарность к Никите за то, что он позволил ей остаться для этого малыша просто Майей. И она впервые посмотрела на мальчика.
Удивительно, но он был похож на Никиту, тот же высокий лоб, и крупноватый нос, и даже разрез глаз. И волосы, непослушные лохмы, того же светло-каштанового оттенка. Разве что щёчки, с милыми приветливыми ямочками были не Никитины. Они были... Алинины.
— Господи, — вырвалось у Майи. — Он так на вас похож, даже удивительно.
Никита заливисто расхохотался.
— Мы просто Сашку чуток поапгрейдили. Правда, пацан? Вы ведь не против, Майя, я надеюсь вы не против?
— Чтобы стать немного лучше, надо слегка умереть.
От этой шуточки, которую Оля Пашницкая повторяла по сотне раз на дню, Майю начинало мутить.
Нет, все они — пашницкие, никиты, даниилы эдуардовичи — могут умирать и возрождаться птицами фениксами хоть миллион раз, но сама мысль о том, что смертельную инъекцию сделали ребёнку (Майя упорно отказывалась даже в своих мыслях называть его сыном), пусть даже и с последующем оживлением, вызывала в Майе отторжение и негодование.
«Ну это же понарошку», — совсем по-детски уверяла Майю какая-то часть её сознания. Другая же саркастически смеялась, выуживая на свет божий словно грязное бельё воспоминания о школьной экскурсии на биоферму. И снова, как будто это было вчера, перед Майиными глазами стояло обнаженное дёргающееся тело, бледные червяки-руки, пустой взгляд, устремленный в никуда. А ведь этот «финальный аккорд», столь отвратительный в своём исполнении, был далеко не самой мерзкой частью всего перформанса...
Майя зло поставила штатив с пробирками на стол.
— Эй, Тимохина, ты там поаккуратней.
Елена Андреевна, которая была приставлена к Майе в лаборатории, строго посмотрела на неё поверх очков. А потом вдруг неожиданно тепло улыбнулась:
— Нервничаешь? Ничего, все нервничают. Не переживай.
Майя непонимающе на неё уставилась — о чём это она? Елена Андреевна, видя Майино замешательство, слегка опешила, но быстро взяла себя в руки.
— М-да, Тимохина, — улыбка на её лице погасла. — Если бы ты хотя б немного интересовалась жизнью коллектива... но ты ж у нас гений-отшельник...
Она выбрала нужную пробирку и повернулась к Майе спиной. Майя едва заметно дёрнула плечом. А чего ещё они от нее хотели? Свои обязанности в лаборатории она выполняет исправно, а быть на короткой ноге с коллегами — это в её должностной инструкции, извините, не прописано.
— Я так понимаю, ты, Тимохина, не в курсе? — Елена Андреевна, всё так же оставаясь спиной к Майе, позвякивала пробирками.
— Не в курсе.
— Кравцов в лаборатории. Сегодня после двух принимает у себя в кабинете аспирантов.
Майя вздрогнула. Конечно, об этой экстравагантной особенности Кравцова появляться вот так из ниоткуда в лаборатории она слышала, но на протяжении тех нескольких месяцев, что она работала здесь, Майя не разу с ним не сталкивалась и уже начала было думать, что и не столкнется.
Кравцова называли Отцом Бессмертия. Русского Бессмертия. Шестьдесят с лишним лет назад в гонке за вечной жизнью соперничество было не шуточным. Первыми к финишу почти одновременно пришли Израиль и Китай. Россия была третьей, лишь ненамного опередив Америку. Фамилия Кравцова навсегда вошла в анналы истории. Да, конечно, он был не один, их была целая команда, но ведь и первый человек полетел в космос стараниями тысяч людей, а обывателю известен лишь Королев.
И вот теперь, ей, Майе, предстояла встреча с человеком, подарившим человечеству вечную жизнь. Жизнь, которую Майя так бесславно спустила в унитаз.
— Здравствуйте, Алексей Михайлович. Можно?
Майя выпалила заготовленные слова, едва за ней закрылась дверь кравцовского кабинета. Выпалила и замерла в оцепенении. Она была готова увидеть всё, что угодно: молодого красавца-плейбоя, сухаря-учёного с цепким взглядом умных глаз за тонкими стеклами очков, мужчину средних лет, чей официальный портрет был широко растиражирован, что или кого угодно, но... только не это.
Из кожаного кресла на Майю смотрел старик. Резкие глубокие морщины избороздили его лицо, отчего оно стало похоже на обезвоженную, растрескавшуюся под безжалостным палящим солнцем почву. Кожа на руках, покрытая пигментными пятнами, истончилась и, казалось, превратилась в бумагу — сухую, жёлтую — даже дотрагиваться до таких рук было страшно: а вдруг как они рассыпятся от одного только прикосновения. Но из-под удивительно густых седых бровей на Майю смотрели умные и проницательные глаза.
Наверно, Майино замешательство в полной красе отразилось на её лице, потому что старик вдруг неожиданно расхохотался. Громко, звучно, раскатисто. И как будто что-то знакомое почудилось Майе в его смехе.
— Да! — отсмеявшись, с чувством сказал старик. — Вот ради таких минут и стоит жить затворником.
И кивком указал Майе на кресло напротив.
— Присаживайтесь, Майя Станиславовна.
Она осторожно присела на краешек.
— Извините, — пробормотала она.
— А, не извиняйтесь, — махнул рукой Кравцов. — И простите старику маленькую слабость.
«Это как же так?» — думала Майя, мысли разбегались в разные стороны и никак не желали собираться в кучку. Она старалась не смотреть на Кравцова, но взгляд её притягивался к нему словно магнитом.
— Ну-с, Майя Станиславовна, с чего начнём?
Старческий тремор, безжалостно дотянувшийся до рук Кравцова, великодушно пощадил всё остальное — не было вызывающего жалость и брезгливость подёргивания подбородка, ритмичного покачивания головы и дрожания век — лицо учёного, хоть и покрытое густой сетью морщин, оставалось спокойным и даже величественным. И голос. Голос был сильный, красивый, со слегка грассирующим «р».
— А начнём мы, пожалуй, с меня. Ну, не удивляйтесь вы так. Просто о вас, Майя Станиславовна, я знаю всё. Или почти всё. Здесь в моей лаборатории случайных людей нет, со случайными я не работаю, — Кравцов внимательно посмотрел на Майю, чуть помолчал и продолжил. — А вот вы меня не знаете. То есть, знаете, но только официальную часть. А она... она идёт несколько вразрез с тем, что вы сейчас перед собой видите. Так?
Майя кивнула.
— Значит, у вас есть вопросы. Задавайте.
— Это... ваша первая жизнь? — выдавила она из себя.
— Первая, — ответил Кравцов. — И единственная.
— Как?
«Господи, ну что я за дура, его же, наверно, уже сотни раз об этом спрашивали».
— Простите, — Майя почувствовала, что краснеет.
— Побочный эффект. Он есть у всех вакцин. У некоторых он достаточно внушительный, а у некоторых пренебрежительно мал. Да, бессмертие — не является вакциной в полном смысле этого слова, но наноботы, вводимые в организм, приживаются не у всех. А, если уж быть совсем точным — у семи с половиной человек на миллион организм выдаёт сильную аллергическую реакцию вплоть до летального исхода. И вот, можете называть это как хотите: насмешка судьбы, злой рок или провиденье господне, но отец бессмертия попался в эти семь с половиной случаев, словно муха в паутину. Смешно?
Он предостерегающе поднял руку, видя, что Майя готова запротестовать.
— Конечно, смешно, Майя. Вы, кстати, не против, если я буду называть вас Майей?
И опять знакомые нотки послышались Майе в этом вопросе. Но она внутренне отмахнулась, прогоняя наваждение, и лишь согласно кивнула головой.
— Знаете, Майя, я всю жизнь пытался всё держать под контролем. Всё! Моя жена в шутку называла меня контрол-фриком. Да что там! Она и теперь меня так зовёт. Отчасти и проблемой бессмертия я занялся потому, что хотел контролировать всё, и мне это почти удавалось, вот только костлявая никак не желала уступать. А очень, знаете ли, хотелось старушку к ноготку-то прижать. Но она и тут, мерзавка, надо мной посмеялась. Хотя за столько времени я успел с ней примириться. Знаю, она, родимая, давно уже за плечом стоит, в ухо жарко дышит, но ничего... у нас с ней свои счёты и своя договорённость, — Кравцов невесело рассмеялся.
— Мне очень жаль, — Майя опустила голову.
Ей было невыносимо стыдно перед этим почти столетним стариком.
— А, пустое. Я догадываюсь, какие примерно мысли сейчас теснятся в вашей голове, Майя. Но погодите ещё чуток. Это была одна, нарядная, так сказать, сторона медали. А сейчас я вам покажу изнанку, и думаю, мысли ваши изменятся на диаметрально противоположные. Помните, в самом начале нашего разговора я отметил, что случайных людей в моей лаборатории нет? И это действительно так. Каждый, кто здесь работает и когда-либо работал, был значим и нужен. Это как пазл — выкинь хоть один кусочек, и картина уже не будет прежней. Вы, Майя, часть этого пазла. Несмотря на то, что вам кажется иначе. Мы заприметили вас давно и знали, что однажды вы войдёте в команду. И вот — вы здесь.
Кравцов замолчал и внимательно посмотрел на Майю. Она сидела в своём кресле, не шелохнувшись. Она — частичка пазла Кравцова, но вот её, личный пазл, никак не желал складываться: зиял огромными дырами.
— Ну что ж. Переходим к сути. В Москве у нас парадная часть лаборатории, настоящая же жизнь кипит не здесь.
— Не здесь? А где?
— В Новосибирске. И вы, Майя, туда и отправитесь. Сразу же по окончании аспирантуры. Можно было, конечно, и раньше, но теперь уж чего. В Новосибирской лаборатории идет основная работа над проектом «Бессмертие-2».
— «Бессмертие-2»? — Майя в удивлении вскинула брови. — Вы...
— Нет, — не дал ей договорить Кравцов. — Со мной это никак не связано. Однажды я умру и думаю, это произойдет уже довольно скоро. Нет, проект «Бессмертие-2» — это всё те же работы, которые были начаты в проекте «Бессмертие-1».
— Но, какой смысл? Я не понимаю.
Кравцов не спешил отвечать. Глаза его были прикрыты, и лицо выглядело расслаблено, даже умиротворенно, хотя Майя и подозревала, что это — не более чем маска.
— Вы даже представить себе не можете, — Кравцов вынырнул из своего полузабытья. — Сколько раз я уже произносил то, что скажу вам сейчас. И каждый раз мне приходится собираться с силами, чтобы это сказать.
Он судорожно вздохнул.
— Если коротко, то мы облажались. Майя, вы знаете, что такое CD-R диск?
— Диск для записи информации? — неуверенно сказала она.
— Для однократной записи информации, — поправил Кравцов. — На такой диск информацию можно было записать только один раз, и удалить, стереть, перезаписать, а уж тем более добавить туда что-то нельзя.
Майе внезапно сделалось страшно. Она ещё до конца не поняла, но её пазл стал дополняться картинками, и то, что там вырисовывалось, ей совершенно не нравилось.
— Вы хотите сказать...
— Я хочу сказать, что образ сознания, который закачивается в человека, начиная с момента его первой смерти, это и есть такой CD-R диск.
— То есть, — Майя в негодовании вскочила со своего места. — Те люди, которые по вашей воле стали якобы бессмертными, они — не люди? Они фотокопии, видеокопии, господи...
— Они — люди, Майя, — тихо сказал Кравцов. — Люди. Не зомби. Не копии. Люди. Как я. Как вы, Майя. Но их сознание ограничено определённым жизненным отрезком. Они живут, любят, чувствуют, но... увы, Майя, они не могут создавать ничего нового. Даже усвоить и понять что-то они могут лишь в контексте парадигмы первой прожитой жизни. Возможно, пример с CD-R диском некорректен. Может быть, если я скажу, что скачиваемый образ сознания больше похож на необучаемый искусственный интеллект, будет более понятно. Хотя и это не совсем так.
Майя обессилено опустилась в кресло.
— Шестьдесят пять лет назад, — продолжал Кравцов. — Когда мы мчались наперегонки к финишу, на котором золотыми буквами сверкало слово «бессмертие», мы, все мы были уверены в успехе. И потом, спустя десять, двадцать, да что там — сорок лет, никто не сомневался. Сначала выборка была слишком мала и нерепрезентативна. Во-первых, первыми бессмертными стали люди состоятельные — вакцина не всем была по карману. И их было немного. Во-вторых, даже запустив с инъекцией в свой организм наноботов, люди не спешили сразу умирать и возрождаться. Нам, человекам, свойственно сомневаться, и, это Майя, весьма ценное качество. Как бы то ни было, люди старались дожить до естественной смерти, и, тем самым, первые бессмертные в массе своей имели значительный багаж опыта первой жизни. И именно это не позволило нам увидеть их... их ущербность. Первые тревожные звоночки появились сравнительно недавно, лет десять назад. Но сейчас это уже не звоночки — это тревожный набат.
— Поясните, — тихо сказала Майя.
— Ну вот смотрите: чем дольше человек живет, тем он больше развивается. И даже, если его развитие — ментальное или духовное — по какой-то причине останавливается, человек с каждым прожитым днём продолжает накапливать информацию. Даже если нам кажется, что мы что-то увидели и забыли, это не так: мозг всё запишет куда надо и уберёт в дальний ящичек, разложит по полочкам. И после перерождения на каждую ситуацию мозг будет мгновенно выхватывать нужное из нужного ящичка. Вот и получается, что чем больше человек успел накопить за свою первую жизнь, я подчеркиваю, Майя, именно за свою первую жизнь, тем более эффективный человек получится после смерти. Эффективный в любом плане, как в профессиональном, так и в житейском. Вы ведь не будете утверждать, что ваши университетские преподаватели, многие из которых прошли перерождение и даже неоднократно, пустышки и зомби?
— Не буду.
— И правильно. И не надо, — Кравцов улыбнулся. — Это в основном люди первой волны, как мы их называем. Они хорошо работают, много знают и умеют. И даже обучаемы. Настолько, насколько позволяет информация, припрятанная в ящичках мозга. На них наш баг практически незаметен. Практически. А вот, когда в обиход вошел ранний апгрейд, так, кажется, сейчас называют перерождение, на которое люди идут, не дожидаясь естественной смерти, вот тогда-то мы и заметили, что программа сбоит. Ведь, согласитесь, 30 лет опыта — это совсем не то, что, скажем, 80 лет опыта.
Он остановился. Взял со стола бутылку с минеральной водой, отвернул крышку.
— Не хотите?
Майя покачала головой.
— А у меня совсем чего-то в горле пересохло.
Майя смотрела, как Кравцов медленно наливает воду в стакан, как с тихим треском лопаются пузырьки воздуха в такт с дрожанием старческой руки.
— Вы сказали, Алексей Михайлович, что раньше были звоночки, а теперь тревожный набат? — Майя задала вопрос и сжалась. Она уже предвидела — знала ответ.
— Да, — Кравцов отвернулся. — Всё началось с моды на детей, когда в определённых кругах у бессмертных стало модно брать на воспитание деток, родившихся от смертных женщин. Коммерческие биофермы просто захлёбывались от заказов: вновь испечённые бессмертные родители хотели во что бы то ни стало проапгрейдить своих приёмышей. Сделать их чуточку лучше, чуточку красивей, чуточку больше похожими на них самих... В итоге, сейчас мы имеем целую армию детей, у которых растёт только тело, а сознание остаётся таким, каким оно было на момент апргрейда.
Майино сердце ухнуло и покатилось куда-то вниз. Значит, и её сын... её сын тоже... Она сама не заметила, как называет этого мальчика — мальчика с чужими глазами, чужими вихрами и чужими ямочками на щеках своим сыном.
В старших классах Майя подрабатывала бэби-ситтером. Только её подопечными были не смешливые и неугомонные двухлетки, не славные почемучки, не гиперактивные шалуны... её подопечным был Костик.
— Майка, посиди с Костиком, а? – просила соседка, тётя Вита. – Я быстро, туда и обратно.
Майя не отказывала.
Костику было шестнадцать, он был нескладным, худым, очень худым, с длинными руками и ногами, которые, казалось, можно было при желании переломить — настолько они напоминали сучковатые сухие ветки. Лицо его, узкое, с впалыми щеками, было густо усыпано подростковыми прыщами. От Костика пахло. Несвежим дыханием, потом, застарелой мочой. Его развитие застряло где-то на уровне трёх лет.
— Майка, — гундосил Костик. — Давай поиграем в пазл.
Костик любил собирать пазлы. Майя их ненавидела.
Воспоминание о Костике затопило Майю. Неужели и её мальчик, её сын превратится со временем в такого Костика? Хотя нет. Конечно, нет. С ним поступят гуманно, будут апгрейдить постоянно, держать в теле милого трёхлетнего пупса. Как забавную обезьянку.
— Думаете о своём сыне?
Майя дёрнулась как от пощечины. Сидевший напротив старик всё знал.
— Почему вы не остановите это? Вы же можете.
— Ошибаетесь. Не могу. Как только я открою рот, нас всех линчуют, Майя. И по-своему будут правы. Поверьте, найдут даже вилы, чтобы нас на них насадить. Сожгут лаборатории, устроят бунт, бессмысленный и беспощадный, как говорил классик. Поэтому мы будем молчать, пока это возможно. И вы будете молчать, Майя. Молчать и делать свою работу. Не ради славы и денег — ради своего сына.
— Нашли, чем меня зацепить? – невесело усмехнулась Майя. – Долго ждали, когда я, как дура, залечу в самый неподходящий момент? А если бы нет?
— Майя, вопрос поставлен неправильно. Мы не ждали. Ваша беременность — не случайность. Ваша встреча с Петром Акимовым — не случайность.
Майя почувствовала, как в груди поднимается и клокочет бессильная ярость.
— Да, милочка, никаких сомнений, вы беременны, — толстая врачиха отошла к раковине, стащила перчатки и принялась намыливать руки.
— Этого не может быть! Я принимаю противозачаточные!
— Ну, милочка... и на старуху бывает проруха...
Так вот, значит, какая это проруха. И фамилия у неё есть, и имя, и даже не одно.
— Но... зачем? — Майе хотелось плюнуть в лицо этому старику, во все его миллион морщинок и трещинок. — Зачем? Что нельзя было просто пригласить меня? Вы думаете, я бы отказалась? Да я бы за счастье посчитала, что меня зовут работать к самому Кравцову. Я бы на коленях приползла. На хрена такие сложности? На хрена?!
Майя почти кричала.
— Всё просто, Майя, всё очень просто, — в голосе Кравцова послышались усталые нотки. — Ну во-первых, Петр Акимов. Такие люди, как он, нужны нам. Необходимы, чтобы раскачивать лодку. Фигурально, конечно. Пока они ведут кампанию против вакцинации, у людей остаются сомнения. А у нас время. Ну а что касается вас лично, то... Майя, в лаборатории должны работать смертные люди. И не просто смертные, а те, кому есть, что терять. Только так мы доведём дело до финальной точки.
— Да почему?
— Потому что человек слаб. И падок на соблазны. Поверьте, Майя, я слишком долго живу на этом свете. Никому не хочется умирать, а уж тем более никому не хочется стареть. Смотреть, как с каждым днём угасает, сморщивается твоё тело. Прислушиваться к своим болячкам. Считать дни, часы. Все срываются, Майя. Все. Остаются только те, которых что-то держит.
— Да пошёл ты! — Майя вскочила. — Уж тебя-то, старый козёл, точно ничего не держит, кроме самой смерти.
Она развернулась и почти бегом побежала к двери.
— Ошибаетесь, Майя, — голос Кравцова догнал её у самого выхода. И в этом голосе в первый раз за всю встречу отчётливо послышались дребезжащие старческие нотки. — Мой сын. Никита... Не у вас одной есть сын, Майя...
Майя рывком открыла дверь и выбежала из кабинета.
Над Москвой плыл апрель. Настоящий. Чувственный. В зелёных клейких листочках и жёлтых солнечных зайчиках мать-и-мачехи.
Майя стояла посередине улицы и, запрокинув голову, смотрела в бесконечное, синее небо. Она знала, что вернётся. Туда. К Кравцову.
И сидящий в душном полумраке кабинета усталый одинокий старик тоже это знал...