Ковырялыч

Обидно, когда мордой об пол! А за что, спрашивается? За то, что мир спас? Может, они представились, может, сунули в нос какой документ, да я спросонья запамятовал. А искры из глаз и прочие спецэффекты, наоборот, запомнил. Ладно, спорить не буду, возможно, брякнул лишнее, или даже оскорбил действием. Только, если бы вам вместо «здрасьте» стали руки крутить, тоже, поди, брыкаться бы начали. Жаловаться? Ага, сам виноватым и останешься!

Будьте людьми, плесните из графинчика. Язык, как кусок гранита, а им ещё ворочать да ворочать. Чего? За пивком сгонять, говорите? А-а, шутите, значит, я-то думал, гуманизьм в вас проснулся. Ну, и за водичку благодарствую, полегчало.

Рассказывать? С чего начать-то? Башка и без того трещит, а как об пол приложили, мыслей в ней осталось, как семечек в худом кармане.

Имя? Моё, что ли? Сами, поди, знаете? Ладно, ладно... Сельчане Серым кличут. Серёга, значит, Китайцев. Михалыч, ежели по батьке. Работаю где? Ну... когда где. Сейчас вот должен в райцентре быть. Шабашка нарисовалась. Да, наверное, уж не успею.

При чём тут вино? Серый норму знает! Вчера, да, вчера нехорошо вышло, возразить нечего. Знал бы, вообще б не начинал. А с другой стороны, дело-то такое...

Сначала могилу рыли. И на душе кисло, и работы невпроворот; как не выпить? В дали уже погромыхивало, а из-за горизонта туча выперла, по краям сизая, а в серёдке чёрная, как ночь. Это значит, к обеду ливанёт, а нам ещё копать и копать. Во всём селе нашлось два с половиной копальщика. Мы с Юриком в могиле надрываемся, а Васёк стесняется лопату в руки взять. Чирканул я по верху, вроде, края выравниваю. Землица сверху чёрная, зёрнышками, сама на дно осыпалась. Чего бы такую не поравнять? Только чернозёма того – неширокая полоска, а под ним тяжёлая и липкая глина. Пока инструмент воткнёшь, пока расковыряешь, да наружу комок выкинешь, весь изозлишься? Посмотрел я, хорошо ли получилось, а после на тучу глянул. Верите, дух перехватило. Вон, оказывается, какой этот мир, если смотришь из могилы. Совсем другим кажется, чем на самом деле. Аж жить хочется, какая красота.

С той стороны кладбище не огорожено, а могилка с самого края. Разнотравье, что тянется до горизонта, всё перед глазами. И трава на фоне тучи показалась вдруг яркой-яркой, чёткой-чёткой. Розовый клевер, синий цикорий, каждая жилочка, каждый лепесток – всё прорисовалось. Кузнечики трещат, гром докатывается, а всё равно, кажется, будто тишина в стеклянном воздухе застыла.

А как опустишь взгляд – ржавая глина с подрубленными корешками и торчащими из комьев хвостами червей. Душный земляной дух так и шибает в нос, перемешиваясь с запахом ядрёного пота. Ничего плохого про Юрика не скажу: пыхтит, старается, ковыряет. На обросшем клочками пегой щетины лице грязные разводы, на которых капли пота начертили светлые дорожки. Одна беда – мужичок он не сильный, так что основная работа на мне. Повезло, что называется, с помощниками: два чудика на селе, и оба здесь.

А третьему мы как раз и рыли могилку. Ковырялычу.

Что значит, какому Ковырялычу? Один у нас Ковырялыч, то есть теперь и вовсе ни одного. Дмитрий. По батьке, вроде, Митрофаныч. А фамилию не знаю. Ковырялов, наверное. Как, говорите? Подковыров? А я почему-то думал, что Ковырялов.

Вы б меня не перебивали, и так с трудом формулирую. Пораньше б им заинтересовались; Как жил, не было интереса, а помер, сразу интересным стал? Налейте водички, чую, разговор долгим будет. С одной стороны, о чём тут рассказывать: жил, да помер. А с другой, если копнуть глубже, двумя словами не обойдёшься.

Говорю же, чудной был. Но это мы потом поняли, а сперва он городским интеллихентом прикинулся. Взял дом на отшибе, если через овраг идти, совсем рядом с моим. Получается, сосед. Дело понятное; прикупил чудак к пенсии дачу, чтобы по выходным рыбку ловить, грибы-ягоды собирать, а вечерами водочку попивать да бабам нашим интеллигентно по ушам ездить – городские на такого замухрыжку, небось, и не взглянут. И пусть себе, у нас этих дачников полсела, потому как места хорошие, и люди соответственно, неплохие, а дома через один продаются.

Для себя я так решил – писатель или учёный, кто ещё козлиную бородку в комплекте с круглыми очками будет носить? Всё равно ему, что жара, что дождь, всегда в одно и то же одет. Бывало, идёшь поутру с рыбалки, а он, наоборот, на речку чешет. Сам, будто жердь, нос, что журавлиный клюв – и походка соответственная. И плащик этот самый, когда-то белый, а после от стирок и грязи сделавшийся непонятно каким. Ещё бы шляпу нацепил. Только шляпы у него я не видал; обычно шапочка вязаная, синяя, с красным гребешком на самые уши натянута, а ежели мороз, так ушанка кроличья. И обязательно проводок из-под шапки за ворот плаща сбегает. Я тогда подумал, что музыку слушает, может, композитор какой.

Наши его невзлюбили. Дело не в плаще, и уж точно не в шапке. Стесняется человек плешь на показ выставлять, что тут такого? Юрик, к примеру, бородавку, что на носу выскочила, кремом жёнушкиным замазывает. У каждого свои недостатки, только недостатки недостаткам рознь. Положим, тот же плащ застиранный, или шапочка облезлая – одно, а то, что интеллихент этот ходит по селу, что-то вынюхивает, да нос длиннющий во все щели суёт – совсем другое.

Бывало, заинтересуется какой-то ерундой, да и застынет посреди дороги, хоть в луже встанет, ему всё равно, если цветочек какой, или, того пуще, кирпич колотый ему приглянулся. И, что интересно – мимо сотни таких же цветочков и кирпичиков пройдёт и не посмотрит, а тут оторваться не может, на телефон снимает, руками трогает, может, и на вкус попробовать. Врать не буду, не видел, чтобы кирпичи грыз, а вот травку, случалось, и в рот сунет.

Было дело, из оврага его вытащил.

– Какого лешего, – спрашиваю, – тебя в крапиву занесло? Было б редкое растение, я бы понял, а крапива, она и в Африке крапива.

Засмущался Ковырялыч, Я подумал, ничего не ответит. Но нет, сказал:

– Как бы вам объяснить, Сергей. Крапива, может, везде одинаковая, а вот ощущения от неё разные. Крапива весной, и крапива летом – не одно и то же, в жару и в холод она по-другому ощущается.

Я, помнится, покивал многозначительно, мол, чего тут непонятного? Ежели ощущения, тогда ладно. Ощущения – дело тонкое. А для себя так смекнул: кто бы он ни был, ботаник или писатель, всё одно – малахольный. Но вреда особого от него не было, правда, и пользы, как от змеи шерсти. Хотя нет, вру. Уже после случилось, когда сошлись мы поближе, сильно он меня выручил, пятёрку одолжил. И, главное, ни разу не напомнил. Ну, и я не свин неблагодарный, могилку ему выкопал, расстарался. Стало быть, вернул должок.

Видно, деньжата у Ковырялыча водились, а на хозяйство он почти не тратился. Только если совсем прижмёт, крыша, например, потечёт, или старый ясень поперёк входа рухнет, попросит мужичков помочь. А домишко так и стоит некрашеный, почерневший, перекосившийся, сад и того больше запущен. Если и решит Ковырялыч собрать урожай, ничего, кроме репьёв, да свистулек от акации ему не светит. Это потому, что один живёт. С одной стороны, и неплохо, мозги никто не полощет, но бывает, что нужно кому-то их на место вправить.

Нет, женского пола мужик не чурался, гостили иногда у него девчушки вдвое, а то и втрое моложе его. Не местные, понятно. Из тех, что если и будут в огороде кверху задом торчать, совсем не для того, чтобы грядку прополоть.

Как-то подкатил к его хибарке джип, двоих высадил, и был таков. Всю ночь за оврагом музыка тумкала. Одна гостья визгливо, и очень громко, смеялась, а вторая изредка зычно ей подхрюкивала. Ну, думаю, совсем мужик обжился, сам отдыхает, а в гости не зовёт. Ведь не каждый жеребец две телеги потянет, а этот сморчок куда лезет? Худоваты, как по мне, девицы, да ничего, вытерплю.

В гости, ясное дело, не пошёл. Неправильно это, чужой праздник обламывать. А вот на следующий день (не с самого утра, понятно, пусть человек проспится), решил по-соседски заглянуть. С собой – честь по чести! – кое-чего прихватил. Мой продукт самого высшего качества, хоть кого спросите.

Открыл он сонный, и весь какой-то зеленоватый. Зато одет, как нормальный человек, в пузырястое трико и белую футболку, которая на пару размеров больше, чем нужно, да всё же смотрится лучше затасканного плаща с шапочкой.

– Здарова, – начинаю безо всяких церемонмй. – Как говорится, жить в соседах – быть в беседах. Так что я к тебе знакомиться пришёл.

А сам встряхнул пакет. Продукт высшего качества многозначительно дзинькнул, а Ковырялыч от этого звука перекривился. Ну, думаю, сейчас прогонит. Но тот совладал с порывом и даже вежливо ответил:

– Ну-у, почему бы и нет? Проходите, Сергей.

А внутри домик оказался поуютнее, чем выглядел снаружи. На стене телевизор – что киноэкран в клубе, когда там ещё киношку крутили. А на столе... Среди неубранной посуды с остатками салатов, нарезок и покусанных фруктов торчит пара недопитых бутылок с заграничными этикетками, а те, что допиты – под столом. Горка бычков в пепельнице; на тех, что с белым фильтром, следы алой помады, на тех, что с коричневым – розовой. Подумалось, что я со своим продуктом оказался ни к селу, ни к городу. Сел я на табурет, вдохнул запах крутой гулянки, уж на это у меня нюх натренирован. Какой-то интеллигентный показался душок. Чуется, и сигареты здесь курили дорогие, и пили не самогон.

Хорошо, что гостей, не считая меня, уже не было. Сидел бы дурак дураком со своим продуктом. Ладно хоть щетину соскоблил. Разлил хозяин по рюмкам, и, что значит интеллихент, вида не показал, что недоволен.

– Ну, сосед, поправляйся, – пожелал я. Тот долго вертел рюмку, но, мой ему респект, мужественно выпил. Ух, и перекривило его. Видать, после вчерашнего организм плохо принял моё лекарство. Зато вторая пошла лучше.

– Вы, – говорит, – Сергей, тот салатик с ананасами, попробуйте, колбаску, ветчинку. Да не стесняйтесь, виски наливайте. А мне уж, пожалуйста, своего налейте. Для науки, знаете, любые ощущения важны.

Вышел он из комнаты, а я, чтобы времени не терять, налил из его бутылки. Моё пойло как бы и не лучше показалось. Во всяком случае, роднее. Ну, пусть пьёт, ему же для науки.

Тут и Ковырялыч вернулся. Теперь он снова выглядел чудиком. Потому что на лысину вместо шапочки напялил металлическую сеточку. Тоненькие проводки сплетались в один общий, и спускались к чему-то вроде армейского подсумка, который был прицеплен на застёгнутый поверх трико солдатский же ремень. И стал Ковырялыч заниматься наукой: кто бы знал, что наука эта выглядит, как сеточка на лысине. Выпивал он с удовольствием и даже с азартом. То и дело стрелял у меня сигаретки, каждый раз объясняя, что вообще-то не курит, но иногда ради науки просто необходимо позволять себе маленькие вольности, и в этом я с ним соглашался.

– И это для науки? – показал я на красный лифчик, который всё это время предательски высовывался из-под небрежно застеленного одеяла.

– А как же, – благодушно ответил Ковырялыч, но всё же ненатурально хихикнул и поспешно укрыл лифчик одеялом. Представил я, как он в дурацкой сеточке и с подсумком, который колотит по голой заднице, занимается наукой, и тоже заржал.

Кстати, в тот вечер и я послужил науке. Чего лыбитесь, совсем не так, как его городские подружки.

– С односельчан, – говорит Ковырялыч, – я текстуры пока не снимал. Надо же с кого-то начинать. Хотите стать первым?

Тут я слегка занервничал. Осторожно так ответил:

– Ты, Ковырялыч, сосед, для тебя я на многое готов, а для науки и подавно. Но ты сначала на собачках потренируйся. Покойный советский академик Павлов собачками не брезговал, как и другой советский академик Королёв, доказательством чему были сигареты «Лайка». А ты сразу с человека хочешь начать.

– От вас не убудет, а, может, наоборот, прибавится, – стал уговаривать Ковырялыч, и, в общем, уболтал. Тут и опасения роль сыграли; не до конца я был уверен в соседушке, а если говорить простым языком, побоялся перечить психу. Ведь ежели что-то пойдёт не так, можно врубить задний ход, верно?

Научные исследования больше смахивали на урок физкультуры. Я ходил, приседал, поднимал руки и ноги, даже ползал на карачках, а он снимал меня на камеру, которую подключил к тому же подсумку, пока мы не употели.

– Ковырялыч, – говорю, – по всему видно, мужик ты неплохой. Собачек, опять же, не мучаешь. Вот и скажи, чего к нам-то приехал? У нас тут ни институтов, ни, как его... лабораторий разных с лаборантками.

– Эх, Сергей, – ответил он тогда, даже печаль в голосе почудилась, – Наука, она такая, ей условия нужны. И потому лаборатории необходимы, а лаборантки – тем паче. Да только к лабораториям, помимо лаборанток, много кто ещё прилагается. Иногда приходится выбирать, что лучше – лаборатории в придачу с завистью и непониманием или домик в деревне.

Не всё я понял, но уяснил – не сложилось у Ковырялыча с наукой.

– Ты, – говорю ему, – не переживай. У нас тоже жить можно. Зато народ простой, зазря в чужие дела не суётся, а ежели чего, ты мне скажи, я разберусь.

Ковырялыч расчувствовался, и на радостях мы ещё вмазали. Тут и свечерело. Совсем утомили соседушку научные занятия, как был в трико, так и плюхнулся на кровать. Я собрал недопитые бутылки и был таков.

Ладно, закончу про вчерашний день, будь он неладен.

Значит, могилку мы почти докопали, остался пустячок – стенки выровнять. Туча как будто приблизилась, даже ветерок подул. Посмотрел я на Ваську, и злость разобрала. Мы с Юриком надрываемся, а он сидит себе за столиком у соседней могилы, разложил без спроса мои же припасы, кажется, стопочку уже опрокинул, и дым пускает. Зачем припёрся, спрашивается? Отложил я лопату, и к нему.

– Может, поработать хочешь, – говорю спокойно. – Твоего друга хороним всё-таки...

– А твоего соседа, – ухмыляется Васька. И, что характерно, даже задницу от лавочки ему лениво оторвать. – Ты же знаешь, нельзя мне. У меня спина.

Вечно у него то спина, то нога, а то и голова. Все эту особенность знают, потому и не ждут от него трудовых подвигов. Хотел я матюгнуться, да не успел – сам не заметил, как Васька сунул мне стакан.

– Не обижайся, хозяюшка, – извинился я перед тётей Полей, у чьей могилы мы и сидели.

– Не, обидится, мы ж и её помянем, – почти весело ответил Васька, и ткнул стаканом в мраморный, поставленный уехавшими в город детьми, да уже заваливающийся, памятник. – Земля пухом. Мы сейчас тебе соседа подселим, веселее будет.

Осушил Васька стакашку, да смачно занюхал рукавом засаленной китайской олимпийки. Я, понятно, тоже выпил, хоть и не думал начинать до похорон. Потянулся за огурчиком: хоть кривой, с прожелтью, да со своего огорода, но Васька опередил, так вкусно им захрустел, что я только сплюнул. Отщипнул я хлебушка, взял сальце, зажевал. Оно и понеслось.

Присел я на скамеечку, закурил. Сидим, смотрим, как Юрик пыхтит, в тяжёлую глину вгрызается. Ничего, чуть-чуть осталось.

– Вась, – спрашиваю, – ежели у Ковырялыча не найдутся родственники, тогда и дом его будет ничей?

– Может, и ничей, – поскрипев мозгами, ответил Вася. – У нас полдеревни ничьих домов. Сгнивших. И этот сгниёт. Потому что нет у него никаких родственников.

– Нет, так нет, – говорю. – Мне-то что? А только ты, Вася, в райцентр на работу мотаешься, и чо? В телефоне по кнопкам тыкаешь. А он нигде не работает... не работал, то есть, а телефон, что моя лопата. И ноутбук, опять же... Телевизор. Кому всё достанется?

– Ноутбук, положим, и у меня есть, – прогундел Васька, – А телефон мне, чтобы позвонить, нужен, а не для всякой ерунды...

Ноутбук, положим, у Васьки и в самом деле есть; кому только он не успел поплакаться, одалживая деньги на покупку. Говорил, куда деваться, сынку для учёбы надо. Дела с учёбой у того не складывались. На этой почве и сошёлся Васька с Ковырялычем. Как уговорил того позаниматься со своим балбесом, я не знаю. Ещё и ноутбук купил. Только не помогли ни помощь профессора, ни чудо-техника, потому как не в них дело, а в голове. А головой парень пошёл в отца и даже дальше. С такими баллами не в университет, а по-новому в первый класс в самый раз будет. Никто особо не расстроился, видно, отпрыску было и нафиг не надо, а родители хоть и мечтали, да не сильно-то верили. Но Васька продолжал изредка захаживать к Ковырялычу. Он-то и нашёл его мёртвым.

Похоронить Ковырялыча до дождя всё ж успели. На убитой «газели» забрали из морга, что в райцентре. К дому не повезли, потому как закрыт и опечатан. Десятка полтора сельчан всё же пришло. Гроб оказался самый простой; и то сказать – может, деньги у Ковырялыча водились, только хоронили мы его вскладчину, и на свои. Васёк зачем-то попросил откинуть крышку, но прощаться не стал, только засуетился, и стал в подробностях снимать происходящее на телефон. Это меня удивило, а ещё больше удивил этот телефон, раньше-то с кнопкотыком ходил. Другие тоже к гробу не подходили. И то сказать, смотреть на лежалого покойничка удовольствия мало.

А потом все разбрелись. Поминок, ясное дело, не устраивали; кто хотел, сам помянул. А я и вовсе не собирался, но пришёл домой, и от чего-то затосковал. Как назло, свет перед грозой отключили, телевизор не посмотришь. Вот я и рассудил, что если с утра начал, всё равно день насмарку. Чего теперь останавливаться!

Как свечерело, вышел на крылечко, воздухом подышать. Темень – хоть глаз выколи, ни звёзд, ни луны, и фонарь перед домом всё ещё не горит. На улице, что за оврагом, огни сияют, а у нас на отшибе тьма тьмущая. Здесь тоскливо, а на том конце горланят, видно, поминки затянулись. Выкурил я сигаретку, и пошёл, куда ноги понесли.

После такого ливня дорога, что твой каток сделалась. И фонариком светил, а всё равно пару раз занесло в лужу. Плюнул я на это дело, и по травке побрёл. Только лучше не стало, кроссовки хлюпают, джинсы мокрой тканью облепляют ноги. Где-то гавкнула псина, но не зашлась ночным противным лаем, а как-то неуверенно заскулила, да ещё ветер зашуршал листвой выстроившихся вдоль дороги тополей, с них закапало. Оскользнулся я, фонарик выронил. Пока в траве ползал, ещё больше вымок, да извозился. Если честно, дрянная оказалась идея с прогулкой. Был бы трезвым, вернулся бы, да спать завалился. А так злость непонятно на кого разобрала. Каюсь, грешен, сорвал бы её на первом встречном, только встречные эти, и первые, и вторые, и третьи, в такую погоду по домам сидят, поди-ка их найди. Но я всё же пошёл. Хорошо, в овраг не полез, решил обойти. Даже дорогу не выбирал, чего её выбирать-то, и так перевозился, вроде хрюньки сделался.

Принесли меня ноги к дому Ковырялыча. Ежели скажу, что случайно там оказался, совру, конечно. Припорхал, как мотылёк, на свет горящих фонарей. Тут и первый встречный обозначился, далеко ещё, но прямо ко мне вдоль палисадников идёт. Встал я за сараюшку, жду, значит. Сейчас закурить стрельну, а дальше, куда разговор повернёт. Может, выпьем, да пойдём в обнимку песни горланить, а, может, кулаками помашем, буде у обоих такое желание появится.

Минуту простоял, две, пять. Выглянул из-за сараюшки – никого. Ерунда какая-то, думаю. Может, меня увидел, да назад, от греха повернул? Не к Ковырялычу-же зашёл. Только я это подумал, сразу послышался звук, будто кто-то осторожно так дверь открыл, да снова закрыл. Если петли годами не смазывать, как хочешь осторожничай, а завизжит на всю округу.

Прокрался я до ковырялычевого крыльца, решил посмотреть, что к чему. Внутрь и вовсе не собирался; положим, висячий замок – не большая проблема, но казённая печать на двери – дело куда как серьёзное. Конечно, ничего дурного я не замышлял, но поди потом, докажи! И только я это сам себе растолковал, как понял – никакого замка на двери нет, нет и печати. Что за дела, думаю! Сам видел, как приехавший из райцентра участковый бумажки клеил да штемпель к ним прикладывал. Может, думаю, в темноте плохо разглядел? Присмотрелся, даже фонариком посветил – точно, лишь след, оставленный оторванной бумажкой, остался. Надо было мне забеспокоиться, а меня, наоборот, азарт разобрал. Не успел человек помереть, а в дом всякие шакалы полезли, небось, решили поживиться тем, что плохо лежит. Был бы трезвым, сообразил бы – последнее дело в непонятки встревать. Но вышло, как вышло, что ж теперь поделаешь?

Первым делом я забрался в кусты сирени, хотел в окно заглянуть. Ничего не увидел, только промок ещё больше. Посветил – с той стороны жалюзи опущены. Постоял, послушал, примерещилось, будто изнутри раздались какие-то шорохи. Может, то ветки тополя по крыше скреблись, но азарт нашептал, что не тополь это вовсе. Размечтался я, как изловлю злыдня, возьму за шкирку, проучу немного, а опосля наглядной агитации, куда надо доставлю. Чтобы знал, как по чужим домам шастать.

Дверь подёргал – заперта, только не плотно. Знаю я, у Ковырялыча изнутри обычный крючок. А крючок – дело ненадёжное, особенно ежели между дверью и косяком палец пролезает. Но палец я, куда попало, совать не стал, прутиком оно сподручнее получилось. Покрался я через сени, и тут же в темноте во что-то железное да гремящее въехал, это что-то сорвалось на пол, и задребезжало пуще прежнего. Зараза, сердце чуть рёбра не пробило. Постоял я, отдышался, а после фонарик зажёг: чего теперь прятаться, если в доме кто-то был, давно понял, что гости пожаловали. Раз не выскочил из темноты, значит, сам в предынфарктном состоянии – заходи да бери за жабры.

Я и вошёл. В той комнате, где мы с с Ковырялычем наукой занимались, за жабры брать оказалось некого. Но из-под межкомнатной двери выливался едва заметный, и какой-то неживой свет. Ладно бы только свет, там ещё чуть слышно шелестело и всхлипывало. Наверное, от стресса выпитое перестало работать как надо, и я во второй раз чуть не помер со страха. Почему то представился выкопавшийся из могилы Ковырялыч. Сразу подумалось, а вдруг не я, а меня возьмут за грудки, встряхнут, как градусник, да и спросят: «а чего это вы, Сергей, в моём доме среди ночи шумите?»

Тут дверь с гаденьким скрипом приоткрылась, метнулся луч фонаря, будто ножом по глазам полоснули. В голове пронеслось: «драпануть, или уже поздно?».

– Фу-х, Серый, какого чёрта здесь забыл? – спросили меня, и я сразу передумал драпать, но бросаться в последний и решительный тоже повременил, потому что, голосок этот звучал так, будто говоривший сам сейчас грохнется в обморок. И, да, узнал я голос. Уж Ваську-то я в любой момент в баранку согну, ежели нужда возникнет.

– А ты? – горло пересохло, но вышло даже лучше, мужественная такая хрипотца в голосе образовалась.

– Я, чтоб ты знал, по делу.

– Дела, – продолжаю хрипеть я, – у прокурора. И твоё там скоро будет. По полной накрутят.

– У меня ключ есть, – говорит Васька, – Я право имею. А ты?

– А у меня, – беру я за ножку табурет, и как бы примериваясь, в руке покачиваю, – уважительные обстоятельства. Увидел, как ты в чужой дом лезешь, решил пресечь. А где ключ-то взял?

– Ясное дело, Митрий Митрофаныч дал!

– Кто? – переспрашиваю, потому как не сразу до меня доходит, что он Ковырялыча так назвал. Я на всякий случай примерился, как бы половчее этого малахольного двинуть. Так, чтоб не сильно пришибить, но из строя на время вывести. Чего доброго, драться полезет. Они, дураки, со страху ещё больше дуреют.

– Вот увидишь, – Васька юркнул за дверь таинственной комнаты. Туда мне не хотелось, но всё же пересилил я себя, заглянул. Блин! Испугался-то я светящегося синим монитора. Конечно, не совсем простой это монитор – у меня дома телевизор меньше – но вовсе не страшный. Задвинутый под стол компьютер тоже чудной: стенок нет, кишки проводов наружу вывалились, за ними можно разглядеть железные мозги. Распотрошённый корпус обдувают два вентилятора. Лопасти крутятся и заунывно так шелестят, будто друг с другом шёпотом переругиваются.

– Сейчас-сейчас, – засуетился Васька, и начал что-то вроде флэшки в этот агрегат вставлять, только, из-за темноты, а, может, от волнения, не очень у него получалось.

Я тем временем огляделся: не каждый день попадаешь в кабинет учёного человека. Почему-то думалось, там умных книг до потолка, да что-то ни одной я не увидел. Книжные полки были, но на них ничего, кроме пары-тройки вольтметров-амперметров (или как называются такие штуковины с кнопочками и экранчиками?), не было.

– Сейчас, подожди минуту, – Васька старательно водил мышкой по столу. Зад отклячил, пристраивая в норовившее откатиться кресло. Я не гордый, грохнул на пол табурет, и уселся. Честно говоря, ощущалась в коленях гаденькая слабость. Попытался я следить за экраном, но пялиться в синий прямоугольник оказалось ещё скучнее, чем разглядывать пустые книжные полки. Чуть веселее стало, когда побежали надписи, а после зажглась, и медленно, слева направо, стала заполняться зелёным, белая полоска. Тут же тоненько завыли вентиляторы, показалось, что ноги лизнула волна тёплого воздуха. Но прошло пять минут, а может быть, и ещё пять – я за часами не следил. Полоска наливалась и наливалась, да никак не могла налиться.

И конечно, это случилось, когда я отвлёкся на какой-то научный прибор со стрелками, осциллограф, наверное. Только что на синем экране была скучная полоска, и вдруг появился он. Стоит, как живой, с ноги на ногу переминается, только вместо плеши, прикрытой сеточкой с проводами, у него почему-то выросла шикарная, и, что характерно, уложенная по-модному, как у артистов в сериалах, шевелюра. Да и выглядит он, пожалуй, моложе себя живого. Выходит, Ковырялычу смерть на пользу пошла.

– Здравствуйте, Василий, – говорит Ковырялыч с лёгким укором, – Что-то я вас не вижу. Опять забыли настроить камеру?

Пока Вася возился с аппаратурой, на экране стали твориться совсем уж интересные вещи. Синий фон поменялся на комнату, точь-в-точь, такую же, в какой мы сейчас находились. Только у нас темно, а там от света, аж глаза режет. Здесь окошко закрыто жалюзи, да в придачу задёрнуто плотными шторами, а там в него сквозь листья сирени пробивается солнце, а воздух кажется чуть зеленоватым и густым – хоть горстями черпай. Тени на стене чёткие, проведи по краешку пальцем, и обрежешься. В голове промелькнуло, что на том свете не так уж беспросветно, а может даже лучше, чем у нас.

Тут на экране нарисовался стол, на нём – обшарпанная клавиатура. Показалось – тот стол, всего лишь отражение нашего. А Ковырялыч уселся за него, и пялится на меня с той стороны. Верите, нет, мурашки от этого взгляда.

Бывает, теледиктор так смотрит. Но там другое: переключил – футболисты мячик пинают, ещё переключил – девчонки длинноногие скачут, и кто про диктора после этих девок вспомнит? А тут – жуть жуткая. Кажется, вот он, Ковырялыч, рядом, смотрю я на него, а в это же время в этой же самой комнате, только находящейся на той стороне, сидит он, и пытается разглядеть меня.

И ведь разглядел. Я это понял, потому что близоруко сощуренные глазки стали похожи на блюдца; все прочертившие белки красные прожилочки можно пересчитаь.

– Темно у вас, никак не разгляжу, – говорит Ковырялыч, а сам к экрану тянется, будто с той стороны на эту хочет пролезть, – вы же не Василий?

– Я, это... – начал было я, да заткнулся, оробел чуток.

– Следил он за мной, Митрий Митрофаныч, – заложил меня Вася. – Не виноват я.

– И что же вынудило вас шпионить за сим товарищем, Сергей? Я ведь не обознался? Вы Сергей?

– Так и есть, – говорю, – Серый я. Только я не шпионил, не имею такой привычки. Случайно увидел, как он в чужой дом лезет.

Ковырялыч резко встал, видно тоже распереживался; кресло по ту сторону экрана к стене откатилось. Пройдясь несколько раз туда-сюда, он подуспокоился, а когда снова уселся, даже улыбнулся.

– А знаете, Сергей, даже хорошо, что так вышло. Насколько я помню, вы живёте один, и в гости к вам редко кто заходит. Пожалуй, я перееду к вам.

– Зачем это? – промямлил я. Согласитесь, не сразу найдёшь, что ответить человеку, который беспардонно набивается к вам на жительство. А если сегодня ты этого человека похоронил...

– Да не волнуйтесь вы, – успокоил Ковырялыч. – Я вас не сильно стесню. А вознаграждение будет, какое вам и не снилось. Знаете что? Пойду, посмотрю, где-то у меня завалялась бутылочка. Василий, а вы загляните в холодильник. Вместе посидим и обдумаем, как нам это дело лучше организовать.

Когда Ковырялыч ушёл, я прошептал:

– Слышь, Вась, Это он с того света с нами разговаривает?

А тот в ответ:

– Ты дурак? С какого ещё того света? Там он, – и потрогал ногой развесивший провода компьютер.

– А-а, тогда ладно...

– Вы хотя бы свечку зажгите, не видно ж ничего, – говорит вернувшийся за стол Ковырялыч.

Смотрю, а перед ним порезанные четвертинками маринованные огурчики на отколотой с краешка белой тарелке. И рядом – знакомая бутылка. То есть, «Столичная», она и есть «Столичная», одну увидал, остальные поневоле знакомыми покажутся. Но попробуй, найди в наших краях такую. А если найдёшь, вряд ли поверх этикетки будет клетчатая бумажка с датой изготовления и номером рецепта прилеплена. А эта бутылка (то ли случайно получилось, то ли сосед специально так поставил) оказалась картинкой к нам повёрнута. Вон они, циферки, синим фломастером выведенные. Надо же, подумалось, мой продукт и на том свете употребляют... или, как Вася не скажет, в компьютере, что, если подумать, ещё удивительнее.

Вася зря времени не терял. И свечу зажёг, и выпивку с закуской сообразил, и стакан мне в руку сунул. А Ковырялыч свой наполнил чуть не до половины, и говорит так грустно:

– Что-ж, друзья, помянем хорошего человека.

Я залпом опрокинул, ни вкуса не почувствовал, ни запаха, даже не понял, сколько в себя влил. А Ковырялыча от выпитого всего передёрнуло, скривился он, глаза слезами налились.

– Ух, и ядрён же ваш продукт, Сергей, – то ли похвалил, то ли, наоборот, поругал он таким голосом, будто ему глотку свело, – но к жизни возвращает. Василий, я вас кое о чём просил...

– Всё сделал, Митрий Митрофаныч, – и Васька достал телефон, который я ещё на похоронах заприметил.

– Что ж, хотелось увидеть, как оно всё прошло, – печально сказал и фискультпривет. Знаете, а ведь я первый, кому удалось посмотреть свои похороны. Хотелось, чтобы это было как-то... более помпезно, а не это вот всё. Пожалуй, я ещё налью...

Выпили. И покурили. Мы – мои, а Ковырялыч свои. Тогда я впервые подумал, что неплохая, в сущности, у него там, в заэкранье, жизнь.

– А знаете, – голос у Ковырялыча стал почти весёлый, – в сущности, Дмитрию повезло. Он-то умер один раз. А я? Выключает он компьютер, а я думаю, вдруг больше не включит? Знаете, когда тебя нет – уже не страшно, страшно думать, что тебя скоро не будет... Ладно, давайте о нашем будущем сотрудничестве. Не сомневайтесь, Сергей, выгоды с лихвой компенсируют неудобства. Это дорогого стоит – пережить свои похороны. Себя я десять лет оцифровывал, с вами куда быстрее справлюсь.

Что-то не ощутил я после этого предложения прилив восторга, наверное, потому, что не до конца врубился. Соображалка работала на полную; мне бы пару вентиляторов, чтоб охладить закипающие мозги. А с другой стороны, и без них в голове гудит.

Не стыкуется. Хоть тресни, не могу сообразить, зачем мы с Васькой ему понадобились. Помощники из нас никудышные. В науке я дальше арифметики не продвинулся, и ту давно позабыл. Вася хоть провода в компьютер втыкать может, а я кроме трактора ничего в жизни не ремонтировал. И денег с нас не поимеешь. Только одна мысль в голову лезет: мы ему вместо дворняжек нужны, для опытов, как тому же академику Павлову...

Эту мысль я не до конца додумал, потому что в руке откуда-то снова появился стакан.

– Ты, Митрий Митрофаныч, голова, – сказал Васька. – Давай за тебя.

Коснулся я стакана губами, сделал вид, что пью но усугублять не стал. Тут ясность нужна, а вокруг сплошные потёмки.

– А вот ежели мы так договоримся? – осторожно начал я. – Допустим, переедем ко мне. Живи, Митрофаныч, вдвоём веселее, только насилия надо мной не учиняй, в компьютер не засовывай. Не то к участковому пойду, он в два счёта твою лавочку прикроет.

– Ой, дурак, – шепчет Васька, а Ковырялыч растерянно так спрашивает:

– Вас что-то пугает?

– Давайте, – говорю, – начистоту. Я в науках не очень. Прямо скажу, не гений. Звёздочки на коньяке пересчитать смогу, а в небе – вряд ли. Про всякие молекулы только из телевизора и слышал. Но всё ж кое в чём разбираюсь. А того понять не могу, какая вам от нас польза?

Погрустнел Ковырялыч, и говорит:

– Ну что ж, давайте откровенно. Это вам не за работу награда, а за то, что не станете болтать лишнего. Так уж получилось, что сначала про меня узнал Василий, а теперь вы. Проблема в том, что я ничего не могу с этим поделать. Даже если бы мне пришло в голову как-то вас устранить, всё равно бы не смог, даже рук нет, кроме виртуальных А они до вас не дотянутся. А между тем, если бы не Василий, я бы помер вместе с тем, другим мной, и даже не понял бы, что случилось. Просто никто и никогда меня бы больше не включил. Так что вы мне всё же нужны. Покойному было, чем заплатить Василию за мелкие поручения. А я, сами понимаете, вряд ли могу претендовать на наследство. Вот и предлагаю то, что у меня есть – бессмертие. Вас же за это прошу побыть моими руками, ногами и языком. А мозгов и моих на всех нас хватит. Надеюсь, так понятно?

– Понятно, – говорю, и осторожно отхлёбываю из стакана. – Непонятно другое. Зачем всё это скрывать? Наоборот, нужно...

– Не нужно! – говорит Ковырялыч. – После, может, когда таких, как я станет больше. А пока не нужно. Знаете, когда-то у нас была отличная команда. И с темой повезло. Тогда под создание искусственного интеллекта выделялись не малые деньги. Мы решили взять за основу модель человеческого мозга. Как бы вам попроще объяснить? Оцифровка, перенос сознания в компьютер. Не то, конечно, но что-то похожее. Вы думаете, мы пытались расшифровать...

Ф-фух, Вот что-то такое в этом духе он и говорил. И слово это... коннектом, что ли?.. Давайте я расскажу, как понял. Мозги, хоть мои, хоть ваши, состоят из всяких-разных связей... нервные клетки меж собой соединяются, да постоянно эти связи меняют. И чтобы всё расшифровать, лет сто уйдёт, а то и тысяча, ежели мозг слишком умный попадётся, а дело не заладится. А потом надо взять подходящий компьютер, который тоже пока не изобрели, да всё это туда запихать.

Но они для своего искусственного интеллекта другое придумали. Разделили мозг на кусочки. Уж не знаю, может, ровными кубиками нашинковали, может, ещё как. А после стали выяснять, что между этими кусками происходит. Какие сигналы в такой участок попадают, а какие после наружу выходят. А тем, что внутри такого участка делается, решили пренебречь. У меня с телевизором такая же история. Что внутри, не знаю, и знать не желаю, а каналы запросто перещёлкиваю.

В общем, количество связей в такой модели сильно уменьшилось. Они там ещё кое-где схалтурили. Сэкономили на том, что искусственной модели ни пить, ни есть, ни в туалет ходить не надо. Вроде, как специальными программами бесполезный балласт заменили. Протезами, в общем. И хранилище памяти приделали.

Сделали модель, сканер придумали – ту самую сеточку. И даже испытали. Что-то не то у них получилось, скандал вышел и тему закрыли. Наглухо. Искусственный интеллект, сделанный из упрощённой копии человеческого, посчитали ни на что не годным. А особенные нарекания были к моральной стороне. Материалы изъяли, людей предупредили, что для их же блага будет лучше, если обо всём забудут и займутся чем-нибудь полезным.

Втихаря скопировав этот... эмулятор мозга, и прихватив первую, нигде не учтённую модель сканера, Ковырялыч свалил, куда глаза глядят. И давай сам на себе опыты ставить. Исследовал, думал, вспоминал, кирпичи-цветочки-городских девок щупал. Ощущал, в общем. А после копировал это всё в эмулятор, потихоньку создавая цифровую личность вместе с окружающим её цифровым миром. Потому что, говорит, взаимодействие с окружающим миром эту личность и делает личностью. Иначе как же она себя проявит? Всё ждал, когда копия приблизится к оригиналу, да прозевал, что копия где-то оказалась получше. Не было у неё биологических ограничений. Информацию усваивала лучше, больше и быстрее.

– Вот, смотрите, это сделал я сам, – говорит Ковырялыч, а сам по клавиатуре щёлк-щёлк-щёлк. И вместо комнатки – хоромы, как в турецких сериалах. Женщины-смугляночки, расфуфыренные слуги, все дела. Щёлк, и лодка с парусами посреди моря качается, щёлк, стены замшелого замка. Щёлк-щёлк, картинки меняются, а Ковырялыч сидит в кресле, только пальчики по клавишам стучат.

– Ну как? – спрашивает.

– Круто, – говорю, потому что это и вправду круто. – Вы там и живёте?

– Ну, в основном, здесь, – поморщился Ковырялыч, и снова оказался в знакомой комнате. – Детализация лучше. Я ж тут каждый камешек вместе с собой оцифровал. Конечно, со скоростью подгрузки текстур проблемы. Но это решаемо. В других местах не настоящее всё. Как бы объяснить? Представьте, что в мультфильм попали. Но и это решаемо. Когда-нибудь создадут миллионы миров! На любой вкус!

– Да, – говорю, – Только скучно это, наверное, когда один во всём мире.

– Почему же один? – говорит Ковырялыч, и снова щёлк-щёлк-щёлк. Рядом с ним появляется мужичок в пиджачке и галстуке. Щёлк, и вместо него – две наполовину одетых и раскрашенных похлеще индейцев девицы. Щёлк-щёлк, и амбал в кожаной куртке и с мордой известного актёра. А после, смотрю, Васёк появился, будто настоящий: личико хитрое, глазки поросячьи и зубы через один.

– Здравствуй, Митрий Митрофаныч, – говорит тот голосом Васька, а я другому, тому, что рядом со мной сидит, кулак в бок сую, и шепчу:

– Гляди-ка, и тебя, это... оцифровали, – а он и ухом не ведёт, будто киноартист, который каждый день себя на экране видит.

– Да ну, Сергей, - смеётся Ковырялыч, - никакой это не Василий. Хотя похож, конечно. Это же модель. Например, я, это оцифрованная эмуляция личности покойного ныне Дмитрия Митрофановича. Делаю, как он, думаю, как он, даже помню то, что помнил он. Иногда и ощущаю себя им, будто с некоторых пор параллельно сам с собой живу. А все остальные – это моё, то есть, покойного Дмитрия Митрофановича, представление об этих людях, наложенное на снятые с них текстуры. Чуть живее персонажа в видеоигре. Модельки.

И рядом с Васькой ещё один здоровяк появляется, побольше первого, только оплывший какой-то, и выбритый лишь местами. Где-то я его видел, и вряд ли в кино; кто его с таким рылом в актёры возьмёт? Не тупой, сообразил, что к чему, особенно когда Васька в ответ меня ткнул, и сказал:

– Тебя тоже скопировали.

Я насупился, и всё же допил из стакана, на этот раз, для разнообразия, даже закусил. Вот, значит, какое у тебя, то есть у покойного Ковырялыча обо мне представление было? Ваську правильно представил, а на мне, значит, потренировался. А я ж могилку копал, старался, сосиска ты очкастая!

Щёлк. Экран очистился от посторонних, и Ковырялыч грустно так сказал:

– И поговорить есть с кем, и водочки выпить. Хоть трогай их, хоть нюхай, от настоящих не отличишь. Бывают, правда, с запахами сбои, то колбаса духами завоняет, то духи ацетоном. Ну, над этим мы тоже поработаем.

Я кивнул, мол, всё понял, а сам пуще прежнего задумался. Он же в заэкранье круче бога. Нажал кнопку – я появился, ещё раз нажал – исчез. Не-е-ет, граждане, попадёшь впросак с таким бессмертием.

Вот, к примеру, помру, а второй останется. И что? Меня будут червяки глодать, а тот на цирлах скачет: «Чего изволите-с, уважаемый Ковырялыч». А даже если всё по чесноку, если будет у меня миллион миров, умру-то я, а бессмертным будет моя копия, да и то, пока электричество не отключат.

– Ладно, – говорю угрюмо, – извиняюсь, ежели чего недопонял, потом разберусь. Но у меня один вопрос, практический. Когда переезжать будем?

– Да уж не сегодня, – ответил Ковырялыч, – и вы... э... устали. И я уже не в форме. Здесь спешить нельзя. Один компьютер стоит больше, чем твой дом, и это только одно железо. Надо бы подготовиться. Ладно, давайте на посошок, и разбежимся. Только знаете что? У меня перекрыт выход в сеть: Дмитрий в последнее время помешался на безопасности. Василий, вы оплатили доступ? Там вставляйте скорее провод. Мне, без рук, сами понимаете...

И конечно, Вася, наивная душа, тут же бросился вставлять. Сначала-то я просто смотрел, мне чужого интернета не жалко, а после, будто лампочка в голове зажглась. Никаких больше непоняток, на самом деле всё проще простого.

– Вася, – говорю, – не делай этого!

– Ты чё, Серый? – удивился тот, – я уже...

Мне бы обмозговать это дело. Только где же взять на это время? Я метнулся к компьютеру, и дёрнул кишки проводов. Что-то поддалось, а что-то так и осталось сидеть в своих гнёздах. Монитор погас, исчез хозяин таинственного заэкранья, встали вентиляторы. На миг вдруг сделалось тихо, а потом компьютер с дребезгом грохнулся на бок.

– Совсем сдурел?! – заорал Васька.

– Допёр я, Вася, – говорю, – Он же здесь, как в тюрьме. Он хотел одного, чтобы мы его выпустили. Ишь, заболтать решил. Бессмертие сулил. Водкой поил. А мы, бараны, губёнки раскатали. Помнишь, фильм смотрели, там один такой в интернет просочился. И что? Всем каюк!

Нет, не слышал меня Вася. Крутил в руках выдранные провода, силится сообразить, куда что вставляется.

– Это можно починить, ведь можно?

– Вася, – пытаюсь успокоить его, как дитятю, – даже если можно, я всё равно не позволю.

– Идиот, как он вырвется? Чтобы жить, ему программа нужна, которая мозги имитирует. А без неё он – набор циферек.

– Откуда я знаю? – на миг растерялся я. – Вырвется, и всё, лови потом. А, может, он эти программы куда-нибудь пристроил? Заранее. Зря, что ли, Ковырялыч перекрыл ему сеть. Ковырялыч – голова, не смотри, что дурак. И ты дурчок, на сказочки о бессмертии повёлся. Ведь ты какая-никакая, а всё же личность. Если тебе так хочется, чтобы тебя пережила твоя моделька...

– Сам ты моделька? Он же всё объяснил. Он и есть личность...

Посмотрел я на Васю, и подумалось ещё, что я-то, положим, не моделька, я про себя точно это знаю. А вот он? Большой вопрос. Как их отличить-то? Только и про это я додумать не сумел, решил на потом оставить. Посмотрел я, как Вася в компьютере ковыряется. А вдруг починит? Может, он на ноутбуке натренировался? Тогда поднял я этот железный хлам, рванул, сзади потянулись какие-то провода. Взял я эту кучу железа, да и грохнул об пол, и ногами её, ногами.

Левое плечо вмиг онемело, так пронзило, что брызнули слёзы. Оборачиваюсь, а там Васька. Ощерился, гад, и снова табуреткой замахивается. Убьёт же, думаю, а здоровая рука сама к его лицу вымётывается, видно, она проворнее моих мозгов соображает. Вася рухнул, и как будто даже не дышит. Перепугался я; чего уж хорошего, в слюнявые губы искусственное дыхание делать. Только деваться некуда, какая, никакая, а всё же личность помирает. Только я нагнулся, решился начать, личность застонала, и даже ножкой подрыгала.

Выволок я Васю на свежий воздух, а сам вернулся дело доделывать. Добил я компьютер, монитор на всякий случай раздолбал. Честно скажу, была мысль дом спалить, чтобы... чтобы... тогда это показалось хорошей идеей. Да поостыл малость. Порадовался я, что мир от беды уберёг, и спать пошёл. Ваську я, конечно, зря ударил, так это по-любому самооборона, вон какой синяк, во всё плечо! А чужой дом не взламывал, говорю же - это Василий сделал. Вот только с Ковырялычем непонятно. С одной стороны, перед законом я чист. Он же модель, как в видеоигре, а у нас за то, что компьютер с играми отключают, пока не сажают. А всё же муторно чего-то. Было бы время разобраться, может, по-другому дело решил, чего теперь гадать? Хотел утром ситуацию обдумать. Только не дали. Завалились, мордой об пол шибанули, а я же мир спас.