Лидия взлетает вверх
Лидия взлетает вверх, пока еще мысленно, хотя уже слышен рев двигателей. Его перебивает голос сбоку, что спрашивает, устала ли она. Отвечает, что нет. Лениво поворачивает голову к соседу по креслам – вот же докучливый, ещё не оторвались от земли, а он уже потеет и суетится, и выискивает взглядом стюардессу. Надеется впечатлить её шампанским?
Видимо, нет. Сосед вдруг зарылся в свой саквояж и утих. Бросил искоса взгляд – ответила поджатыми губами. Пилот самолёта поприветствовал экипаж, Лидия пару раз ударила ладонью о ладонь за компанию со всеми (вдруг, кто видит из поклонников?). Это их работа, её – осталась позади.
...Зал рукоплещет, кричит «ура» и «на бис». Лидия кланяется, чувствуя, как ноет шея. Не вовремя схватило. Ей тридцать, она молода и олицетворять может только упругость и неуязвимость, абсолютную и бесспорную. Она разгибается – словно струна гитары, разве что не звенит. И звоном в ушах аплодисменты разгибают её полностью, делают стержнем этой дешёвой арены очередного клуба.
Разве дешёвой? Точно клуба?
Лидия двигает под сидением затёкшими ногами, прикрывает сердитые глаза рукой. Ей думается, что они сердитые, а ещё – пронзительно-голубые. И когда сосед неловко толкает её локтем в бок, она их в миг открывает, погружая в глубину своего гнева.
– Не устала! Могли бы осторожнее?
Сосед растерянно моргает за линзами очков. Это он устал, вдруг понимает Лидия. Тёмные круги под глазами, покрасневшая от частого бритья шея. Она снова утомленно закрывает глаза. Берут в бизнес-класс кого попало. Кого-то он ей напоминал, этот сосед.
А вокруг очередной зал. Одинаковые лица подносят букеты, все же это любимая часть выступлений. Тех, в которые Лидия давно перестала вкладываться душевно, публике хватит и профнавыков, это же пролетарии. Потом всплывает мерзкое лицо агента (опять отгрёб процентов сорок гонорара). «Давай быстрее, – деловито-слащавый голос. – Освобождаем комнату». И ни слова про концерт, он давно перестал про это говорить. Бегает по ней скупыми словами. Носится с ней по гастролям, словно по углям, что вот-вот остынут. И она задыхается в этой гонке, словно в старой сказке про крысолова. В этом душном ящике на сотню с чем-то лиц она понимает, как от неё устала.
Лидия проснулась и сорвала маску с глаз. Соседи по салону спят, её персональный – так и не сняв очки.
Его тело трясёт вверх и вниз. И Лидия вдруг понимает, что и её трясёт тоже, и вовсе не от недавнего сна. «Самолёт в зоне турбулетности, – верещит молоденькая стюардесса в проёме, стараясь сохранить дежурную улыбку на лице. – Всё под контролем!»
Черта с два. Лидия знает эту улыбку. Это её, её улыбка – уже последние лет несколько, когда она сама стала фальшивкой.
Люди вокруг просыпаются и сразу начинают нервно дёргаться, Лидия хватает за руку соседа.
– Девушка! – спросонья он мотает головой. – Да отстаньте, ничего я у Вас не спрашивал!
– Мы падаем, – Лидия на редкость скупа на слова. – Мы, кажется, падаем, по-настоящему!
В голове – ватный ступор, сосед секунду смотрит, затем охает, когда самолет особенно сильно даёт вираж вниз. Стюардесса исчезает за сенью занавесок, не удержав на прощанье слёз. Как непрофессионально, отмечает машинально Лидия.
– А вы бы спросили! – она вдруг сама заливается слезами и припадает к плечу соседа.
Тот дёргает рукой: ему не до Лидии. На экране побитого смартфона фото женщины и двух малявок.
Люди вскакивают с мест. Лидия прокусила нижнюю губу, но неспособна к действию: её всю трясёт. Пилот неразборчиво крикнул что-то по громкой связи; в голову ударил чей-то, слетевший с полки чемодан. От удара темнеет в глазах, но терпимо. Мелькнула мысль о том, что в экономе сидит её агент.
«Давай же, – подначивает Лидия себя в приступе необъяснимой злости. – Злорадствуй!».
Но мысли спотыкаются о знак бекара. А сосед, который скрылся под сидением, ища разбитый смартфон, по-прежнему похож кого-то знакомого. Раз! – и салон дружно стонет, приложив головами потолок (Лидия беззвучно плачет: это ведь больно!) Два – и двадцать два пассажира катаются по полу.
– Я боюсь умереть, – бормочет Лидия, держась за ножку кресла, пока вокруг разносятся стоны. – Или чего, чего боюсь?
Где-то вдалеке сыпется на пол осколками разбитое стекло.
Лидия с трудом встаёт в проход. Непривычно-прямая – такие струны максимально натянуты. Лопнут, стоит дёрнуть за колок. Кровь с нижней губы стекает по подбородку, её разбавляют слёзы. Она начинает петь.
Не так, как в дешёвом клубе, а иначе – для тех, кто отчаянно кричит и пытается связаться с близкими. Совсем по-другому поёт. Агент её, наверное, тоже кричит и не слышит. В бедро врезается сидение, или то Лидия валится на него? Неважно, сегодня она будет петь без контракта.
Сегодня выражения лиц куда разнообразнее, а букетов будет достаточно – много позже, хватит на всех.
Самолёт падает вниз, а Лидия летит наверх: сопрано, меццо-сопрано, контральто. Голос вдруг срывается, словно спрашивает – устала ли она? Взгляд падает на соседнее место, где очки уже без одной линзы, а внизу уставшая фигура цепляется за жизнь.
Лидии очень хочется сказать, что нет.
Это самый настоящий концерт в её жизни.
***
Первый техник разочарованно откинулся в кресле, увидев показатели на мониторе. Сперва кривая вроде бы дёрнулась, но через миг уверенно устремилась вниз. Самолёт разбился где-то за сотни километров, сюда не доходили отголоски чужой трагедии.
Вот график был бедой близкой и почти осязаемой. Требующей куда больше внимания.
– По мне, так она хорошо справилась, – пробормотал второй техник, застыв перед монитором, на котором продолжала висеть «картинка» поющей Лидии. – Это они не справились. Люди.
Такую бы картинку да на стену, отрешённо подумал первый техник. С названием «За секунду «до».
– Мы уже сто раз говорили, Второй, – рабочие номера давно стали привычнее имен: простой и прагматичный комфорт. – Люди всегда будут людьми, непросвещёнными, суетными, с принципами «своя рубашка ближе к телу». Особенно перед страхом смерти. Ты многого от них требуешь.
– Мы требуем, – корректно поправил второй техник. – Как думаешь, она не повредилась?
Бессмысленность его беспокойства всегда раздражала коллегу. Повреждения вокалоида легко поправимы и едва ли способны существенно затормозить проект. Скорее всего, Лидию через пару часов найдут спасатели – почти нетронутое разрушительной силой тело, бессознательное и податливое. И не так важно, на месте трагедии, или уже в больнице заметят тонкую гравировку «Государственная собственность N 4316» на внутренней стороне запястья – главное, что доставят в точном соответствии с выбитыми координатами, как того требует закон.
– Перестань, – сухо сказал первый техник, метнув взгляд на слегка покрасневшего коллегу. – Она ведь не человек.
Тот безмолвно зашевелил губами, словно повторяя про себя маршрутизацию «государственной собственности N 4316».
– Да, – наконец, ответил он. – Но ведь была человеком.
***
Лидия несётся в поезде, вспоминая, что когда-то была человеком, считавшим этот транспорт низшей точкой падения. Если певец едет на поезде, значит, его собственный давно ушел. Под мерный стук колес она смотрит в окно, на череду придорожных огней. До рези в глазах, до горечи во рту – солидарной с горечью внутри.
Дождь, холодно, темно, несмотря на тусклые лампы под потолком. Лидия зябко кутается в плед и осторожно выглядывает в проход – в том конце вагона поблёскивает титан. Зловеще, словно подзывая: давай, подходи. Налей горячего чаю, облачись в обывателя. Вода камень точит, а кипяток – когда-то возведённые барьеры. Певец должен быть ближе к народу.
Эта близость смотрит на неё отовсюду. Пара ног в носках, торчащие с соседней полки, прогорклый запах масла, неизменный спутник привокзальных пирожков. Романтика железных дорог, совсем не похожая на романтику из песен Лидии.
Она крепче кутается в плед и понимает, что беззвучно плачет. Он не потратился даже на купе. «Ехать меньше суток, – голос агента совершенно не менялся со временем, качество, подло обделившее Лидию. – Зато сэкономим. Не переживай, сядешь в уголочке, тебя никто и не узнает».
В этой короткой реплике оскорбительно было всё.
Садясь в поезд, Лидия понимала, что и сама не хочет быть узнанной, но зря переживала. С каждым часом она всё свободнее смотрела по сторонам, и уже не вздрагивала от случайных взглядов. Покров темноты подарил ей возможность расправить плечи полностью – дабы тут же снова укутаться в плед. Уже не из опасений, просто от холода.
Шаг за шагом, стук за стуком колёс, её уводило дальше от прежней славы, света рамп, антуража большой сцены. «От актуальности» – так обронил однажды её агент. Разве песни о любви и жизни могут быть неактуальными, возразила тогда Лидия. И прочитала ответ в его глазах: нет, песни – нет.
Голос слабел год от года, и слабели незаметно пальцы – впрочем, редели и букеты. Кесарю – кесарево. Лидия обнаружила, что прошла уже половину вагона, держа в руках пустую кружку. Кипяток вреден для связок, она подождёт, пока он остынет. Почему-то от этой мысли Лидию вдруг отпустило: конечно, не все напитки нужно пить горячими. Есть и ценители остывшей, но печальной красоты, по-прежнему способной тронуть за душу. Её аудитория ещё найдётся, люди, что поймут её песни и прочтут между строк.
Поезд тряхнуло, и кружка разлетелась на осколки: маленький концертный зал на грязном полу.
– Ты чё творишь-то, а?!
Взгляд Лидии споткнулся о заспанное злое лицо. Мечты об остывшей красоте куда-то улетучились, сменяясь привычной болью внутри.
– Простите, я... – внезапно в ней вспыхнула позабытая гордость, неуместная в ночном вагоне. Резкий всполох прежнего огня в груди. – А вы вообще знаете, кто я такая?!
Он так и не узнал, потому что в следующий миг Лидию отшвырнуло назад, а в вагоне раздались крики. Секунду спустя прокатилась волна стонов: часть пассажиров попадала с верхних полок. Поезд теперь стоял, окутанный тьмой и неизвестностью. Лидия с трудом поднялась, ощущая боль в груди (неужели сломаны рёбра? ей же завтра выступать!), и вцепилась в плацкартный столик.
– Что случилось? – позади раздался испуганный голос агента. – Экстренная остановка?
Вагон медленно накренился набок, породив новую волну паники, людей отбросило в проёмы купе. Лидия вскрикнула, но звук потонул в общей массе голосов. Плацкартный столик нависал теперь над ней, припечатанной к стене прохода, где-то раздавался детский плач.
Лидия попробовала поднять руку, но обнаружила, что кисть распухла. И почему-то расплывалось в глазах, или это просто голова невообразимо кружится? Проваливаясь в черноту, Лидия услышала новый скрежет, но боль не успела её настигнуть.
Она укрылась от неё за пеленой сознания, пока та впивалась в лицо десятками осколков разбитого оконного стекла. В маленьком концертном зале царил аншлаг.
Ночь встретила запахом гари, болью и стонами вокруг. Лидия лежала на спине, хватая ртом воздух, не ощущая пальцев рук. Она попробовала пошевелиться и поняла, что всё ещё способна на движение.
Опираясь на локти, чувствуя, как по лицу течёт струйка крови, Лидия сумела приподняться. В нескольких метрах от неё бушевало пламя, неподвижные тела заполнили каркас вагона. Были и другие выжившие – они тормошили близких, выкрикивая их имена. Остальные выбирались через пустые проёмы окон, а у кого не было сил – просто ползли на четвереньках, оскальзываясь и падая.
Лидия поняла, что должна дать им надежду. Они услышат её, они поймут, что надо бороться. Что всё лучшее впереди – там, где кончается холод металлической обшивки и начинается звёздное небо. Что помощь уже близко. Лидия сама бы не объяснила, откуда взялось это странное знание, но ведь она ничего больше не умела, кроме как петь.
Для тех, кто будет слушать. Для тех, кому необходимо услышать.
Лидия взяла первую ноту и скривилась от боли. Осколки впивались в лицо, ограничивая апертуру рта. Она не выберется отсюда без помощи, ноги слишком занемели, но не позволит умереть бесславно ни себе, ни другим.
Она пела, сперва срываясь, но всё более уверенно с каждой секундой. О жизни и о любви, проникновенно, искренне, как умела она одна. Голос всё глубже звучал над «коридором» тел, отпевая их гибель, но больше – для живых, которые стали единым целым.
Огонь подбирался ближе, но страха не было. Из клуб непроглядного дыма внезапно вынырнуло лицо – Лидия успела увидеть покрасневшие глаза и губы в спёкшейся крови. В следующий миг её наотмашь ударили по щеке.
– Закрой рот! – пощёчина была неожиданно сильной, песня застряла на полуслове. – Поёт она... у меня дочь погибла!
Падая, Лидия ударилась головой о тот самый тамбурный столик. Не допев ни о жизни, ни о любви.
Когда огонь подошёл к её телу, она уже об этом не узнала.
***
Второй техник замер над клавишей выхода из видеорежима. Поезд разбился, и Лидию, как всегда, не спасти. Но это забота других, а ему теперь – делать выводы.
Работа предстояла кропотливая, проанализировать реакцию каждого из пассажиров и попытаться привести к общему знаменателю. Половина погрешности сразу уйдёт на шок, неизбежный фактор каждой трагедии. Оставшиеся данные едва ли утешат: реакция на пение была от недоумения до ненависти, он сам это видел минуту назад, словно был в том поезде.
«Недалёкие обыватели, – так любил повторять первый техник, пока не закрылся от коллеги стеной равнодушия. – Не могут дать эмоцию, им чужды высокие чувства». Потом он сменил позицию, молчаливо упрекая Лидию в неспособности дать нужный результат, и второй техник понял, что тот разочарован.
Коллега хотел поменять вокалоида. Будто она недостаточно хорошо поёт.
Лидия пела изумительно, второму технику довелось услышать лично на этапе тестирования. Она пела, как и при жизни, заставляя забыть обо всём, раствориться на волнах её голоса. Поверить, что страха нет. Для чего внедрять ей воспоминания о собственной угасшей популярности, второй техник искренне не понимал, считая это формой садизма. Однажды он решился спросить об этом старшего коллегу – мол, не лучше ли оставить Лидии всеобщую славу и почёт, ведь люди скорее услышат того, кто обладает авторитетом.
«Нет, – возразил первый техник. – Испытания проводятся в разных социальных слоях, и она должна быть сообразна своему окружению».
Сегодня, когда первый техник отсутствовал, работалось и дышалось как-то легче. Того раздражало, когда младший коллега говорил о Лидии в человеческом ключе. Ему было проще списать со счетов инвентарь, чем некогда женщину, которой приходится умирать раз за разом по воле судьбы.
«Я тебе не позволю, – подумал второй техник, попутно «выщёлкивая» нужное лицо из вагона на экране: кажется, есть зацепка. – Лидия будет петь».
Хотя, при чём здесь судьба. Воля была одна, и вполне человеческого генеза. Выделить доминанту, что притупит в человеке страх смерти. Заставить этот страх отойти на второй план, осознать, что есть вещи поважнее физического существования. Примирить с наступающей неизвестностью. Что будет дальше – уже не их задача, нужные показатели активности мозга поступят к молекулярным биологам и физиологам, дабы те приступили к созданию уникального нейромедиатора. А что до прикладной цели...
Когда он пришёл сюда работать, контракт подписал без единого вопроса – деньги делали покладистым, отметали этические сомнения. Некстати пришлось любопытство супруги, что задавала слишком много вопросов. Ночью, под покровом темноты, которая внезапно не укрывала, а делала напротив, обнажённым и каким-то беззащитным – в этой-то темноте раз за разом жена била по больному.
– Допустим, вы добьётесь результата – и что? Через пару лет нас массово научат не бояться смерти? В последние минуты всем будет мысленно петь ваш вокалоид?
Второй техник незаметно морщился, но старался быть рассудительным и терпеливым.
– Ну, всё немного сложнее. Лидия нужна, чтобы зафиксировать у людей совпадения по колебаниям в электрической активности мозга. Здесь, конечно, допустим небольшой диапазон... – техник спохватывался, вспоминая, что жена спрашивала не о подробностях. – Это не просто наслаждение от музыки, это именно ощущение вторичности бытия что ли. Особый уровень самосознания и достоинства, в человеке он где-то заложен. И разбудить это способен далеко не каждый вокалоид.
Жена тихонько хмыкала в темноте.
– А люди – вот простаки-то, да? Всё так же боятся умирать, вместо мыслей о высоком. А ты слыхал, что в человеке заложен, в первую очередь, инстинкт самосохранения?
– Если мы сможем контролировать страх смерти, это не сделает нас менее благоразумными. Напротив, возможно, именно пошаговое разрушение таких барьеров, отказ от врождённых установок и сделают наш разум способным на мощный скачок в развитии. Способным, например, управлять биологическими процессами организма. Контролировать пульс и обмен веществ. Не болеть. Не стареть. Кто знает, какими в итоге путями мы придём к настоящему бессмертию? Официальная медицина ищет свои ответы, но кто-то же должен нащупывать альтернативы, даже если сейчас они кажутся нереальными.
– Они и не кажутся, – чеканила жена. – Спроси у тех, кто однажды сел не на тот поезд.
Техник утомлённо прикрывал глаза рукой. Разговор повторялся в разных вариациях. Супруга упрекала его за невмешательство в катастрофы («Ты же знаешь, что случится с людьми! Ты ведь можешь предупредить хоть кого-то из них!»), за эксплуатацию Лидии («Как ты можешь на это смотреть раз за разом?»), корила методы их работы («А за моим чипом тоже шпионишь, да? Считаешь колебания активности мозга – долго ли я буду тебя пилить?») Все это было бы невыносимо, если бы за показным напором не сквозило отчаяние. В её вопросах и в его ответах. И супруга, наконец, замолкала в недрах темноты, нащупав его ладонь. И дальше они лежали уже в тишине.
Оба зная. И то, что вероятность катастроф давно и успешно прогнозирует особая спецбригада военных, предотвращая большинство из них. А те, на которые даны санкции, туда запрещено вмешиваться, можно только работать на своём отведённом участке. Каждую катастрофу «растаскивали» лаборатории и НИИ, и техник не хотел даже знать, сколько ещё народа незримо присутствует на месте трагедии, кроме него. Что изучают и какие преследуют цели. И то, что техник не мог шпионить за чьими-то чипами, кроме «подопытных», тоже оба знали, пусть жену и пугала эта невозможность людей безраздельно принадлежать самим себе. И что Лидия – вокалоид, пусть и слишком сильно похожа на живую. Её чувства и память – триумф программы. Ей не трудно разбиваться, гореть, умирать. Скоро её привезут в лабораторию, на восстановление баланса органики и неорганики уйдёт примерно неделя. Плюс пара дней на новые воспоминания, небольшая модификация внешности, чтобы исключить случайное узнавание и, как всегда, обновление «белой зоны» – участка на запястье, который Лидия никогда не увидит.
Второй техник вынырнул из раздумий и вернулся к работе. Через полчаса подробный ПЭТ-скан головного мозга одного из пассажиров был готов. Вот ведь удачная находка! Тот пассажир привлёк его внимание тем, что смотрел на Лидию широко раскрытыми глазами, единственный, кто смог обрести спокойствие при первых звуках её голоса. Техник соотнёс его с двумя аналогичными сканами пассажиров самолёта и остался очень доволен. Найти бы ещё пару человек, и будет тенденция! Нужны ещё катастрофы, две или три, руководство не станет рассматривать отчёт с такими незначительными цифрами. Изменить вводные данные, сделать Лидию ярче, популярнее. В отсутствие коллеги у него развязаны руки, пусть болеет подольше, при всём уважении. Руководство он уже заверил, что справится один.
Внезапно техник ужаснулся ходу своих мыслей, а в голове снова всплыл полуночный голос жены. Он медленно протёр глаза и взглянул на экран: за спиной «проникновенного» пассажира – так он его прозвал – сквозь всполохи огня виднелся блестящий бок водного бойлера. Титан, подумать только. Техник застал их, будучи совсем ребёнком, он и подумать не мог, что столь древние модели вагонов ещё в эксплуатации. Сам ведь ездил на работу на бесшумном сапсане, с ионизацией воздуха и практически сведённой к нулю возможностью столкновения или схода с рельсов. Ему никогда не увидеть воочию, как поёт Лидия среди страха и отчаяния.
Чему он был благодарен и о чём порой тайно сожалел.
***
– Дууушно, – пропела Лидия и расхохоталась: какая чистая «си»!
Отражение в зеркале приоткрыло накрашенный рот, так рыба хватает воздух на суше, пожалуй, в каюте и правда жарковато. Помада лежала идеально ровно, и Лидия сомкнула губы. Золотая рыбка готова.
Та самая, что исполняет все желания. В каюту постучал организатор и крикнул, что пора. Это он зря, сказочных персонажей не торопят, а Лидия сегодня была сказочно хороша!
Она легко взбежала по ступенькам на палубу, навстречу овациям и бризу. За овации сошли жидкие аплодисменты, а ветер нёс промышленный смог портового города. Неважно, нюансы не осядут в её памяти, они просто вода в рыболовной сетке. Лидия отдаёт себя всю, и, закончив петь, слегка качается по ветру: мало основы, каждый кусочек ушел на раздачу. «Насыщайтесь, – думает Лидия, опустошённо, но счастливо. – Скоро моё имя узнает весь город».
Она поднимает глаза: люди остались довольны и голодны. Замечательное сочетание, артиста должны хотеть, как добавку, просить «на бис». Сытость публики сродни равнодушию. «Сегодня вам это не грозит!» – весело выкрикнул молоденький парень в рубашке с галстуком. Лидия удивлённо поворачивается к нему. Что-что? Она всё ещё в эйфории от первого выступления, и одобрительный гул голосов непривычно пьянит.
Сегодня вы были изумительны, повторяет парень в ответ на немой вопрос. Ах, она ослышалась. Да, изумительна. Сегодня, завтра и всегда.
– Умница!
Организатор приобнимает её за плечи. Лидия выступала последней, и мужчина уже расслабился. Приспустил галстук, и дежурная улыбка сошла с лица. Комплимент деловитый и краткий, Лидия благодарит и невзначай интересуется, можно ли остаться на палубе.
Конечно, кивает организатор. Еды навалом, заказчики довольны, да и скоро конец вечера. И Лидия вместо каюты проскальзывает туда, где разносятся смех и звон бокалов. Однажды она станет частью этого общества, а потом пойдет ещё выше. Взлетит вверх с той же лёгкостью, с какой меняет октавы.
– У вас великолепный голос.
Лидия вздрагивает – то интеллигентного вида старичок улыбается ей и кивает. Она делает вид, что смущена.
– Спасибо. Это моё первое выступление. Очень рада, что выбрали... что пригласили именно меня.
– Ну что вы, – старичок машет руками. – Нам очень повезло, вы были жемчужиной этого вечера. А ведь знаете, – он доверительно наклонился к её уху и шепнул известное имя. Лидия спрятала улыбку: сравнение она слышала не впервые. – Вы очень на неё похожи. Не могу объяснить, чем. Вы так молоды, а она погибла зрелой. Но в вашем голосе есть что-то от неё, неуловимое.
Лидия делает вид, что польщена. На самом деле ей не терпится проскользнуть в гущу гостей, раствориться в этом вечере и комплиментах кого-то помоложе. Возможно, не только о голосе, ведь она два часа убила на макияж. И платье ей очень идет – бывают и в прокате находки.
Её собеседник отступает на шаг назад и разглядывает Лидию. Без намёка на что-то вольное, сосредоточенно, как экспонат. И немного удивлённо. От этого взгляда Лидии становится не по себе.
– Вы знаете, я, наверное, пойду.
– Что-то от неё, неуловимое, – с нажимом повторил старичок. – Только ваш голос ещё совершеннее. И я не понимаю, как это возможно.
Лидия через силу улыбается и уходит в эпицентр веселья. Смех и танцы стряхнули с неё старческие откровения, вернули должный настрой. На него, как на семафорный огонь, «клюёт» тот самый парень, что крикнул ей после выступления. Дальше они танцуют вместе, и он пытается что-то сказать про знакомого агента. Мол, тот сможет поспособствовать её карьере, ведь она талант и настоящая красавица. Лидия смеётся и тащит его за руку к самому борту.
– Красиво, – выдыхает парень, разглядывая огоньки на дальнем берегу. – Никогда не любил корпоративы, но этот удался на все сто.
Он небрежно запрыгивает на невысокий поручень и садится спиной к воде. Лидии хочется спросить, как его зовут, но слова застревают в горле. Она не уверена, нет, не показалось! За спиной парня по воде к ним несётся что-то тёмное. Размытой тенью, быстро, слишком быстро. Ужас сковал Лидию внезапно и цепко.
Почему оно не сворачивает?!
– Эй, что с тобой? – парень наклонился вперёд, касаясь её руки.
Лидия не успела ответить, не смогла, не была способна. Красивый истукан в прокатном платье. В следующий миг катер на полной скорости врезался в теплоход, и тогда она, наконец, закричала. Палуба пошатнулась, прикосновение тёплой руки исчезло за бортом. Легко и деловито, словно по расписанию. Как в тумане, Лидия осела на колени, продолжая то ли кричать, то ли плакать от шока.
– Что? Что случилось?!
На палубу набежали люди, кто-то ахнул, раздался звон разбитого бокала. Лидию трясло. Сквозь шум и беготню она услышала хлопок, черный горизонт на секунду озарился светом. Она потянулась к нему рукой, поднялась с колен, не соображая, что делает. Там, за бортом играли всполохи пламени, трое мужчин с корабля бросали на воду спасательные круги.
– Кладите, осторожнее, – надрывался чей-то голос над ухом. – Вытащим наверх!
Её обхватили за плечи и настойчиво оттащили от края палубы, кто-то заботливо закутал в плед. Удивительно, но мир почему-то не рухнул. Лидия мотала головой в ответ на участливые вопросы: она не уйдёт отсюда, она должна видеть! Наконец, глаза зацепились за белый цвет – он больше не сиял, рубашка была мокрой и местами бурой, но всё ещё узнаваемой. Тело опустили на палубу, и Лидия рванулась к нему. Чьи-то руки пытались её задержать, но были слишком незначительны, и она рывком их стряхнула.
Парень, что не любил корпоративы, был ещё жив. Какую-то долю секунды, так показалось Лидии. Спрашивать имя больше не было смысла. В надежде, что он её услышит, сама не понимая, что делает, Лидия наклонилась к его уху и запела.
Тихо-тихо – колыбельную, придуманную на ходу. О том, что детям пора заснуть, и взрослым. И, конечно, ему тоже, ведь там, за горизонтом сна, всё только начинается, и ворон-проводник махнёт крылом, и оплетённые плющом ворота откроются в старинный сад.
На палубе затихли. Лидия поняла, что поёт в полный голос, а парень слушает, затаив дыхание. Наверное, навсегда. Кто-то снова участливо подхватил её под руки. Два других тела лежали поодаль, до них Лидии не было дела. Нет, не так, она будет их ненавидеть, не сейчас, много позже, когда придёт в себя.
– Он упал прямо на винты, – голос за спиной дрогнул. – Ничего уже не сделать. Мне очень жаль, дорогая Лидия.
Лидия заторможено обернулась. Это был старичок, который говорил ей комплименты каких-то полчаса назад. В его глазах стояли слёзы, вот только смотрел он не на тех, кто лежал на палубе, а на Лидию.
– В вашей песне я услышал горечь утраты, – прошептал он, зажмурив глаза. – Такая настоящая. Невозможно.
Поток ветра обдал её холодом, и Лидия поняла, что по локоть в крови. Наверное, хваталась за парня, пока пела, пытаясь удержать его по эту сторону сна. Она медленно поднесла руки к глазам, разглядывая буроватые потёки. Взгляд зацепился за внутреннюю сторону запястья, Лидия оцепенело заморгала. Там значились буквы и цифры, как странно, откуда здесь были буквы и цифры? Такие знакомые, они никак не хотели складываться в смысл.
Лидия посмотрела на палубу. «Всё бессмысленно», – говорила неподвижная фигура, накрытая теперь одеялом. На один короткий миг Лидии показалось, что одеяло пошевелилось. Тонкая кисть выпала из-под шерстяного покрова и замерла в просящем жесте. «Прости, я дала тебе всё, что могла». Лидия поняла, что беззвучно шепчет это снова и снова, а потом опять перевела взгляд на собственную руку. На тонкую линию букв, лишь бы не видеть остального.
Пусть это окажется инструктажем свыше: как жить, если в самый главный момент ты не смог, не сделал и не спас.
***
Второй техник так и не решил, ликовать ему, или посыпать голову пеплом. И то, и другое было преждевременно. Он осторожнее, чем обычно перевёл аппаратуру в спящий режим и тихо проскользнул в коридор. Здесь было безлюдно, и техник позволил себе присесть на корточки и уронить голову в ладони.
С одной стороны, он достиг прорыва. Решение использовать небольшую персональную трагедию оказалось уместным, раскрыло вокалоид с новой стороны, и какой получило отклик! Каждый второй на корабле испытал во время пения ту самую «горечь утраты», и это без личной привязанности к пострадавшему, подумать только. Влияние вокалоида поражало, и пусть они отклонились от линии бесстрашной смерти, одних этих данных хватит, чтобы на корню пресечь разговоры о «профнепригодности» Лидии.
Сама Лидия. Как же она хороша была в молодости! Куда эффективнее той затравленной Лидии в поезде, с поруганной гордостью и тусклым взглядом. Ещё не выскочка с замашками светской дивы, но уже самодостаточная артистка. Техник невольно улыбнулся, вспоминая её задор на палубе. Да, он мог задавать общий сюжет и ситуации, а порой даже «подавлять» программой поведение вокалоида, но прочее было индивидуально. Обворожить, увлечь кого-то... строить амбициозные планы на будущее – в этом было так много человеческой природы.
Тонкостями создания вокалоидов техник не увлекался, за то отвечали другие люди. Знал лишь, что существует методика сохранности ассоциативных зон коры головного мозга, которые в точности воссоздаются на вокалоиде. Ему всегда казалось это странным, вроде бы это тот же самый человек, но уже машина. Вроде бы машина, но по-прежнему личность. Правовой статус «особых» вокалоидов всерьёз не поднимался, слишком они были штучным товаром. Только для пытливых умов незримой армии учёных. Всем же прочим – программное обеспечение а-ля поп-певец, благо, теперь и с обновлениями. Даже его жена ходила на такой концерт.
Наверное, чтобы петь, заставляя людей меняться, нужно самому оставаться человеком хоть на сколько-то. И ни одна голая программа на такое не способна.
Техник с трудом поднялся и ощупал карманы халата. Курить в коридоре нельзя, сработает сигнализация, да и камер полно. Но подержать незажжённую сигарету во рту не преступление. То, что он позволил Лидии увидеть собственный идентификационный номер – огромная ошибка, случайность. Возможно, она ни во что не выльется, и Лидия благополучно обновится для следующей «вылазки».
А если нет? Ведь его промах требует более глубокой подготовительной работы с вокалоидом. Информация, несущая сильную личную заинтересованность, не исчезает при поверхностной обработке. Но тогда придётся указать это в отчёте, что ударит и по зарплате, и по репутации. Нет уж, пусть Лидию готовят, как обычно.
К тому же, в глубине души он испытывал странное удовлетворение от этого промаха. Этот минимальный фактор риска был как постыдная тайна, известная ему одному. Делала проект чуть более приватным – чувство, что было недоступно старшему коллеге.
Техник вернулся в кабинет и набрал отчёт, приложив к нему новые ПЭТ-сканы. В документе он не поскупился подробно описать причины изменения условий опыта, подчеркнув, что воздействие Лидии на эмоциональные состояния не ограничено и «находит широкий отклик у всё большего числа людей, независимо от заданных условий». Заверил, что вернётся к изучению влияния вокалоида на феномен предсмертного страха при первой же санкционированной техногенной катастрофе. И, довольный собой, расслабленно откинулся в кресле.
Он понимал, насколько масштабными в перспективе будут исследования. Если вокалоиды способны вызывать подлинные чувства, то созданные по результатам работы нейромедиаторы широкой массой уйдут в науку. Нет, создать необходимые вещества не проблема. Страх, любовь, агрессия. Вопрос был в дозировке: здесь любовь, а там уже зависимость. Это тревога, а то животный ужас. Увы и ах, но каждый человек индивидуален. И чтобы продукт был максимально эффективным, он должен предоставить как можно больше одинаковых данных. Он рассказывал супруге о диапазоне, но по факту всё сводилось к одной-единственной общей точке.
Техник подумал о жене. Им нравились одни и те же фильмы, и они оба боялись высоты. Но можно ли сказать, что боялись идентично? Имели точки соприкосновения, о которых так любят говорить в романтических фильмах? Нет, они боялись как раз в одном диапазоне. Достаточно узком для того, чтобы сказать «Я тебя понимаю», и даже когда-то суженным до ободка обручального кольца. Но недостаточным для слов «Мы единое целое» – такие слова хороши для годовщины свадьбы, сказанные после поцелуя.
Науку же ими не убедить.
А вокалоид заставлял людей чувствовать одинаковое, но главное – одинаково. И это был прорыв. Да, у спонсоров проекта сейчас конкретная цель, но техник понимал, что создание одного универсального для всех нейромедиатора станет лишь началом большого пути. А если они все в итоге станут одинаковыми? Одарёнными одними мыслями и заботами, и будут видеть их через одинаковую призму. Ни войн, ни конфликтов, а на почве чего им возникать в таком будущем? Только любовь и поддержка! И как никогда понимание любого другого индивидуума, вот же классная станет популяция. И даже отношения с первым техником: не будет больше превосходства опыта, просто двое равных людей выполняют свою задачу. Не в этом ли совершенство человека?
Раззадоренный, он подумал о том, чтобы выступить с предложением вернуть Лидию на большую сцену. Огромный зал! Все выходят со слезами на глазах, чуточку другие, две сотни идентичных сканов мозга. Апогей его работы!
Двумя днями спустя, второй техник получил строгий выговор и отстранение на срок две недели. Первый техник был жутко раздосадован: кроме того, что он был вызван с больничного, получил в довесок обязанность пошагово отчитываться о собственных действиях. А всё из-за того, что этот дегенерат – здесь первый техник обычно стискивал кулаки и шумно выдыхал – подорвал доверие руководителей своими инициативами.
Сам он давно потерял интерес к проекту, считая его утопическим, а себя и коллегу – вторичными пешками, которых нужно чем-то занимать. И потому, когда получил сводку данных о внутреннем состоянии вокалоида, то не стал вдаваться в чтение, а просто поместил документ в корзину на рабочем столе. Нашпигованная электродами тётка снова споет, люди умрут, а винтик рутины в лаборатории так и будет крутиться в ржавой обойме.
В сотый раз подумав о переводе, первый техник включил аппаратуру слежения и дал добро на грядущее испытание.
***
Сидящий по соседству мужчина то и дело промокал лоб. У него были тонкие длинные пальцы, и Лидия подумала о том, что из него бы вышел неплохой пианист.
– Симфония платков и воздушных потоков, – пробормотала она.
– Что? – тотчас откликнулся мужчина.
– Ничего, – Лидия улыбнулась и протянула руку. – Лидия, будем знакомы. Певица.
Мужчина осторожно пожал руку, и уставился на неё, на целых две минуты забыв про свой невроз.
– Известная певица?
Лидия снова дружелюбно улыбнулась, дав понять, что не намерена держать дистанцию.
– В определённых кругах.
– Тогда можно автограф? – мужчина засуетился и достал из нагрудного кармана потёртый блокнот. – Мне для жены, мало ли.
Самолёт летел уже двадцать минут, и сосед постепенно успокаивался. Личность Лидии не сильно его занимала, и он с готовностью променял светский диалог на сон. Что ж, хороший вариант для аэрофоба. «И для меня», – подумала Лидия, не сводя взгляда с крохотной дырочки на внутренней поверхности иллюминатора. Она знала, что отверстие нормализует давление между стёклами, но сегодня оно изменит своё назначение. Одна секунда. Вторая.
Лидия нагнулась к отверстию и впервые в жизни издала звук, на который – она была уверена! – что неспособна. Короткий, не больше секунды, на переделе возможностей – её и техники, когда-то заменившей часть настоящей Лидии. Обладающей достаточной разрушительной силой, чтобы внешнее оргстекло треснуло под напором звука вопреки законам физики.
Тем самым, что неподвластны обычным людям, но Лидия себя такой больше не считала.
Сосед справа подскочил на кресле и испуганно охнул, в салоне раздался гул встревоженных голосов. «Вы это слышали?» – донеслось до Лидии. Конечно, слышали... люди не успели понять, что произошло, и она невозмутимо отвернулась к иллюминатору. Процесс разгерметизации салона уже начался, но прежде, чем выпадут кислородные маски, у неё в запасе несколько минут. Представить, что самолёт долетит до гастрольного города, где Лидию встретит группа поклонников и тонированный джип. Побыть в облике обычного человека, которому просто интересно смотреть за ходом облаков.
– Э... Лидия? – сосед откашлялся, видимо, решив наверстать возможность поговорить со знаменитостью, раз уж проснулся. – Вы одна путешествуете или со своей свитой? Или они все в багажном отсеке? – он ухмыльнулся, довольный глупой шуткой.
Лидия мысленно попрощалась с облаками и сосредоточилась на соседе. Средних лет, похож на офисную пешку и, конечно, невообразимо далёк от искусства. Спросил первое, что в голову пришло. Она терпеливо улыбнулась в ответ – осталось совсем немного.
Но какие они всё же разные. Объединенные билетом на рейс и классом салона, да еще словами, что образуют незримый пока мост. И Лидии совсем не хочется ставить под сомнение его фундамент.
– Я пользуюсь местными услугами города, в который направляюсь. Персонала у меня нет, раньше летала со своим агентом, но теперь путешествую одна.
– А что так, – крякнул сосед, снова доставая платок из кармана. – Сбежал, поди, прихватив деньги?
Лидия взглянула на часы.
– Нет, – ответила она, помедлив. – Просто в один прекрасный момент я поняла, что не знаю, как он выглядит. Вы можете убрать платок, температура в салоне падает. Не чувствуете? – мужчина часто и удивлённо заморгал. – У вас, наверное, гипертензия. Думаю, имеет смысл позвать стюардессу.
Прежде, чем тот успел возразить, Лидия махнула рукой молодой девушке в красной униформе. Она торопливо подошла, слегка покраснев – видимо, узнала. Что ж, это было по-своему приятно.
– Извините, но у меня заложило уши. – Лидия подпустила в голос беспокойства: – Чувствую сонливость и головокружение, и очень переживаю. Всё ли в порядке на борту?
– И у меня! – выкрикнул парень с переднего сидения, рывком развернувшись. Глаза за стёклами очков были напуганы и серьёзны. – Я думал, один это чувствую!
Прежде, чем стюардесса успела что-либо ответить, сверху дружно выпали кислородные маски. На табло вспыхнула надпись «пристегните ремни», а по салону прошёлся испуганный вздох. Лидия проследила, как девушка бежит в сторону занавески, потеряв по дороге красную пилотку. Успеет, они все успеют. И даже сосед, который сейчас, казалось, задохнется от ужаса: мужчина сидел, выпучив глаза, непонимающе глядя на маску.
– Я... я...
– Надевайте, – Лидия натянула маску на лицо и жестом велела делать то же самое. – Не бойтесь, разгерметизация постепенная. Запаса кислорода хватит, чтобы успеть снизиться. Мы сейчас не на такой большой высоте, я ведь всё рассчитала.
Сказав это, Лидия отвернулась к иллюминатору, выпуская мужчину из поля зрения. Выпуская их всех, таких разных, напуганных, возможно, впервые в жизни понявших, что с ними может случиться непоправимое. Она позволила себе отдаться шуму в ушах и закрыла глаза.
Паники не было.
Самолет летел вниз, как и положено.
Лидия улыбнулась, не открывая глаз: возможно, не каждое падение приносит такой душевный подъём.
***
За несколько тысяч километров первый техник в ужасе следил за происходящим на экране. Вокалоид вёл себя совершенно не по сценарию, а методы внешнего контроля, применимые для внештатных ситуаций, не срабатывали! Разбиваясь о волю этой певички, о чертову волю, которой у неё должно быть с напёрсток! Рудимент человека у вокалоида всегда был потенциальной проблемой, а ведь он это знал.
Техник в отчаянии хлопнул кулаком по столу и замер. Грядут отчёты, разбирательства, он свалит всё на коллегу, это тот напортачил в настройках. Сейчас главное вовремя предоставить документы и доказательства, чтобы подстраховаться самому.
Тем временем на экране самолёт экстренно сел в аэропорту ближайшего города, не долетев до места назначения. Техник мельком глянул, как съезжают люди по надувному трапу, и спешно отвернулся, лишь бы не увидеть её, свою внезапную кость в горле. Руки дрожали. Там, в месте назначения, самолёт должен был разбиться при посадке, так что будет не просто разбирательство, а целый скандал со стороны спецбригады и других заинтересованных отделов.
Все документы, связанные с государственной собственностью N 4316 за последние два дня, он спешно скинул в одну папку и принялся бегло просматривать. А где же отчёт спецов по подготовке? Ах да, слава богу, он не чистил корзину. Техник открыл документ и почувствовал холодное жжение в области сердца: среди привычного текста то и дело мелькали красные вставки, которые он видел впервые.
«Нарушения, связанные с обретённой самоидентификацией...», «...возможное ретроградное восстановление памяти...», «...конфликт по линии программа-человек...», но хуже всего было не это.
Конец листа, где всегда стояло разрешение на эксплуатацию, теперь тоже был выделен красным. Как будто выведен кровью, подумал техник, пытаясь совладать с дыханием. Он точно знал, с кем хотел бы разделить эти слова, бросить их в лицемерное лицо того, кто решил когда-то, что умнее протокола. Техник бросил ненавистный взгляд на пустое кресло коллеги. Скоро он отправится следом.
«Статус объекта N 4316: непригоден для эксплуатации. Нуждается в углублённом ремонте на базе ВТО/утилизации с соблюдением установленных правовых норм».
– Если ты непригодна, – прошептал первый техник, – то как посмела кого-то спасать?
***
Лидия брела по выцветшему полю без цели и направления. Слишком многое требовалось обдумать, и слишком пусто было внутри. Хотя и не в прямом смысле слова. Лидия усмехнулась. Без мастеров НИИ её неорганика долго не протянет, и организм начнет сбоить. Удивительно, ей по-прежнему хотелось называть тело организмом.
А себя – певицей, ох уж сила привычных терминов. Наверное, она была ею при настоящей жизни. Так ведь проще оставаться убедительной для других, даже за рубежом этой самой жизни.
В суматохе после аварийной посадки она без проблем покинула аэропорт. Благо, документы в походной сумочке были в полном порядке. Лидия вспомнила измятый блокнот соседа по креслу и росчерк своего автографа. Неудивительно, что её никто не узнавал, ведь она никогда не оставалась собою дольше одной поездки. Вагоны, салоны автобусов, душная палуба сентябрьским днём. Однажды, она открыла глаза, а воспоминания не исчезли.
О них напоминали четыре цифры на внутренней стороне запястья. И чем больше Лидия на них смотрела, тем больше слышала чужих криков вокруг себя – молодой и зрелой, успешной и подзабытой, в разных ипостасях, но с одним сюжетом.
Наверное, за ней уже послали, но быстро сюда не добраться, а это означает пару дней форы. Найти нелегала, который удалит чип, и прожить столько, сколько отмеряно без ремонта – не это ли лучшая кода? Знать, что больше уже не воскреснешь.
Лидия встала посреди поля и глубоко вздохнула. Пора было возвращаться обратно в сторону шоссе.
– Вы хотели научиться не бояться смерти? – голос дрогнул. – Ничего у вас не получится, ни со мной, ни с кем-то другим. Просто это надо заслужить.
Ветер унёс её слова, и Лидия побрела обратно. Они всегда будут бояться – те, кому есть, что терять. А бессмертным бояться нечего. И поэтому она запела, проникновенно и легко, балладу о жизни и о любви, в этот раз до конца.
Наконец-то для себя одной.